Если мы задаем вопрос с целью собрать более полную информацию по этому поводу, то нам нужно сперва договориться относительно терминологии. Вопрос «За что люди ненавидят Америку?» содержит три основных компонента: «люди», «ненависть», и «Америка».
Кто эти люди? Какие индивиды и социальные группы попадают в эту категорию? Что их характеризует? «Людей» в данном вопросе определяет приписываемое им качество: ненависть. Ненависть заставляет людей обороняться и делает их готовыми как к нападению, так и к обороне. У подобной тактики есть своя история; она довольно часто становится движущей силой в людских делах. Ненависть ставит границы между людьми, создает дистанцию, сеет недоверие и враждебность, подготавливая почву для совершения ужасных преступлений. Ненависть задает контекст, совокупность подразумеваемых конвенций. Но объясняют ли эти конвенции, почему Америка стала мишенью?
Ненависть — это чувство, в ответ на которое всегда возникает какая-либо реакция, обуславливающая особенности взаимного восприятия между теми, кто ненавидит, и теми, кого ненавидят. Между «людьми», которые здесь подразумеваются, и «Америкой» не существует однозначной взаимосвязи. Имеет место, по-видимому, целый комплекс взаимосвязей, которые должны быть раскрыты, поняты и оценены.
И, наконец, Америка. Что такое ненавидимая Америка, и как она соотносится с любимой Америкой, с Америкой тех, кто пытается понять характер ненавидящих ее преступников? Так, в простом, бесстрастном вопросе содержатся предположения, касающиеся сложных проблем;
именно поэтому нам надо задать этот вопрос, а не дать себя обмануть готовыми простыми ответами.
Утром 11 сентября, когда мир в ужасе смотрел на происходящее, ни у кого не было ни тени сомнения в том, кто, собственно, виноват. Первая мысль у всех была простая: террористы—это мусульмане/арабы/исламские экс-тремисты/фундаменталисты; это не «люди», это «Они». Вывод напрашивался сам собой еще до расследования, так как это — общая идея, конвенция, культурное клише, самое простое предположение, которое проговаривалось многократно. Каким же образом это предположение, переходящее в готовое подозрение, сформировало реакцию людей на события 11 сентября? Усложняет ли проблему этот готовый вывод или упрощает ее? Помогает ли имеющееся предположение понять, кто совершил эти преступления, и поймать преступников? Или же указание на некую обобщенную категорию «людей» размывает саму природу преступления и маскирует преступников, бывших неотъемлемой частью тех обстоятельств, в которых было возможно совершение преступления? Эти вопросы заставляют обратиться к более широкому контексту: к истории познания и культурных конвенций. Мы должны исследовать более широкий пласт культуры.