— Всегда ждем.
— И, упаси Аллах, если что-нибудь случится, сразу звони. Если что-нибудь нужно будет — тоже… Но ты так и не привык пользоваться телефоном, правда?
— Вы сначала поедете в больницу, да? — спросил я. — Подождите еще немного. Я вам еще чаю налью.
— Хорошо.
Я спустился вниз. Принес им чай. Нильгюн и Фарук опять принялись за свое.
— Я тебе говорил о теории карточной колоды? — спросил Фарук.
— Говорил, — сказала Нильгюн. — И говорил, что твоя голова напоминает тебе орех, а тот, кто расколет ее и заглянет внутрь, увидит червей истории, извивающихся в мозгу. А я ответила тебе, что все это ерунда. Но исторические рассказы кажутся мне забавными.
— Правильно. Все это забавные, пустяковые рассказы.
— Нет, не правильно. — сказала Нильгюн. — Я не напрасно об этом вспомнила.
— Войны, паши, дожди, убийства, изнасилования…
— Все было не напрасно.
— Мошенники, эпидемии чумы, купцы, ссоры — это жизнь…
— Ты тоже знаешь, что у всего есть своя причина.
— Я-то знаю? — удивился Фарук. Потом замолчал, вздохнул: — Это все забавные, глупые рассказы.
— Меня тошнит, — сказала Нильгюн.
— Поехали уже, — сказал Метин.
— Почему бы тебе здесь не остаться, Метин? — спросил Фарук. — Поплаваешь еще в море. Что тебе делать в Стамбуле?
— Мне нужно зарабатывать деньги, которые я не смог заработать потому, что вы — лодыри! — сказал Метин. — Я буду преподавать все лето дома у моих тетушек, за двести пятьдесят лир в час. Ясно вам?
— Ты меня пугаешь! — сказал Фарук.
Я вернулся на кухню. Подумал, как будет полезно молоко для желудка Нильгюн. Измаил вдруг поднялся: «Я ухожу. Хасан побродит, но в конце концов вернется домой. Правда, Реджеп?» «Придет! — ответил я. — Куда ему идти, придет конечно! А ты сядь, Измаил!» Он не сел. «Что они там говорят наверху? — спросил он. — Может, мне подняться и извиниться?» Я растерялся. «Сядь, Измаил, никуда не ходи», — говорил я, как вдруг мы услышали тот самый звук, доносившийся сверху. Бьет по полу. Палка Госпожи. Помнишь? Мгновение мы стояли, задрав головы, и смотрели вверх. Потом Измаил сел. Пачка ударила несколько раз, как будто по голове Измаила, Потом мы услышали тот вялый, слабый, но никогда не унимавшийся старческий голос:
— Реджеп, Реджеп, что там происходит внизу?
Я поднялся наверх.
— Ничего не происходит, Госпожа, — я вошел к ней б комнату и уложил ее в кровать. Сказал ей, что сейчас они придут наверх. Подумал, не отнести ли им чемоданы вниз, в машину. В конце концов взял чемодан Нильгюн и с трудом вынес его. Пока нес, представил, как Нильгюн спросит: зачем ты надрывался. Реджеп? Но как только увидел, что она лежит на диване, понял, что забыл о том, что ей стало нехорошо. Я случайно забыл об этом… И в тот самый момент я увидел, что ее вырвало. Я стоял с чемоданом в руке, а Метин с Фаруком растерянно смотрели на нее. Внезапно Нильгюн, не подавая голоса, повернула голову на бок. Когда я увидел пену, выходившую у нее изо рта, я почему-то подумал о яйцах. Пока Нильгюн рвало, я в панике побежал на кухню, чтобы найти какое-ни6удь средство от рвоты. Думал — все потому, что я не дал ей утром молоко, все из-за меня, дурака. Но молоко я тоже не взял. Растерянно смотрел на Измаила, что-то говорившего мне. Потом вспомнил… И побежал обратно. Когда я вернулся, Нильгюн уже умерла. Они не говорили, что она умерла, я понял это, когда увидел ее, но и сам не произнес слов о смерти. Мы с виноватым видом смотрели на ее позеленевшее лицо, на темный, спокойный рот — лицо и рот уснувшей юной девушки, и нам казалось, что мы просто все не так поняли. Жена аптекаря Кемаля-бея, которую Метин привез спустя десять минут, сказала, что она умерла. От кровоизлияния в мозг. Но мы все-таки долго смотрели на Нильгюн в надежде, что, может, она встанет.