– Понятно, – вздохнул Арман. – А сколько ей лет?
– Двадцать два.
– Он что-нибудь написал о ней? Она хорошенькая?
Оливье пожал плечами.
– Маркиз уверяет, что красавица. Но в его возрасте все женщины моложе пятидесяти кажутся красавицами.
– А Тереза тоже в замке? – спросил Арман.
Оливье кивнул.
– Я думаю, маркиз не просто так писал мне и торопил. Как бы то ни было, мои намерения вполне определенны. Я не собираюсь жениться на этой особе. Я не знаю ее, но подозреваю, что у нас нет ничего общего. Ее родители умерли, мой отец тоже умер, так что у меня нет никаких причин следовать чужим желаниям. Я уже не говорю о чувствах – это вообще смешно.
– Должен сказать, я считаю, ты совершенно прав, – заметил Арман. – Человек не должен жениться потому, что так захотелось его родителям. И если она приехала из-за моих писем… – Он немного подумал. – Пожалуй, я постараюсь отвлечь ее внимание.
– В самом деле? – улыбнулся Оливье.
– Да, раз уж я виноват в том, что она вообще тут появилась. Полно, Оливье, я думаю, тебе ничто не угрожает. Прежде всего, даже если она будет настаивать на свадьбе, у тебя найдутся тысячи доводов, чтобы отсрочить ее. Например, в стране идет война, ты – солдат своего короля и не имеешь права предаваться частной жизни, пока враг не будет изгнан окончательно.
– При таких условиях я, может статься, пожелаю, чтобы война никогда не кончалась, – проворчал Оливье, и оба рассмеялись.
Они свернули на боковую дорогу и через некоторое время оказались в аллее, образованной двумя рядами цветущих вишен. И хотя Арман никогда не считал себя чувствительным человеком, при виде этих деревьев, покрытых белоснежными цветами, у него сладко сжалось сердце. Еще он невольно подумал, что при жизни, полной треволнений, вполне может оказаться так, что он уже не увидит следующего цветения.
А потом он услышал нежный голос, который доносился из замка, стоявшего в конце аллеи. Голос был женский и выводил какую-то песню на незнакомом языке. Хотя Арман не понимал ни слова, ему показалось, что песня печальная и что та, кто ее поет, тоже невесела. Но этот голос под пронзительно-голубым небом, среди белопенного цветенья вишен оказал на него странное действие – словно лишь это и было настоящим в окружающем мире, а все то, о чем они только что говорили с Оливье – война, революция и попытки эту революцию сдержать, – превратилось в далекий мираж, развеявшийся на весеннем ветру, в видение из чужого страшного сна, которое поскорее хочется забыть. И Арман с удивлением обнаружил, что он взволнован.
– Кто это? – спросил он, поворачиваясь к Оливье. Но тот только плечами пожал.