– Мадам, это все из-за Гариба. Он перепутал. Это он прислал сюда Чандри.
– Так она из Индии?
– Да, мадам.
– Что же заставило ее приехать сюда?
Элизабет была красна, как кумач.
– Ви… видите ли, мадам… господа привезли ее.
Видя, как трудно ей дается ответ, я оставила расспросы. Если с этой девушкой связано нечто нехорошее, я не стремлюсь это выяснить и проникнуть в фамильные тайны семейства дю Шатлэ.
И меня снова взорвало: «Это проклятое семейство! Оно причинило мне столько неприятностей!»
Я не выходила из комнаты. К обеду тучи сгустились настолько, что пришлось зажечь свечи. За окном снова зашумел дождь. Когда осенний вечер опустился на парк, там воцарилась кромешная тьма. Глухо шелестели под ветром, шуршали опавшие листья на аллеях.
Я хотела забыться, отвлечься. Но в моих комнатах не было даже книги. Даже самого плохого журнала! Поэтому я молча сидела у окна, на месте, уже превратившемся в мой наблюдательный пункт, и все больше впадала в оцепенение. Иногда слезы срывались у меня из глаз. Какая тоска! Какое скверное положение! Какой ужасный дом! Поразительно: здесь не раздается ни звука! И во двор никто не выходит!
Часы пробили девять вечера. Я поднялась, устало стала раздеваться. В этот миг ручка на двери повернулась.
Вошел герцог.
Он был одет очень тщательно, словно ему предстояло ехать на званый ужин: на нем был камзол из черного бархата, отделанный серебром, белый жилет и ослепительный накрахмаленный галстук, подпирающий подбородок. Ни одного украшения не было на его сильных смуглых руках. Я заметила, что он никогда не пудрит волосы. Вероятно, не привык к этому в Индии. И еще я заметила – какой хищный у него разрез ноздрей… Ей Богу, этот человек напоминает мне волка! Дикого зверя! Он холоден, но черт его знает, чего от него ждать!
Он подошел к камину, взял в руки вазу, внимательно ее осмотрел.
– Отличная была вещь, – проговорил он громко. – Я привез ее из Индии. Вы ее вконец испортили.
– Испортила? – переспросила я злобно. – Она цела!
– Вы, видно, воображаете, что это кувшин для молока. Здесь была роспись, индуистская роспись, и вы ее смяли. Ее уже не восстановить. Теперь это глупость, а не ваза.
Он поставил ее на место. Я поднялась ему навстречу.
– Как видно, сударь, – сказала я язвительно, – я доставляю вам уйму неприятностей. По сравнению с этим все мои переживания, разумеется, ничего не стоят.
– Я пришел напомнить вам, что сейчас время ужина.
– Я не выйду, – отрезала я, чрезвычайно задетая тем, что на мои предыдущие слова он не обратил внимания.
– Сударыня, срок, отведенный вам для рыданий, закончился.