Только месть удерживала Александра в Индии. Приходилось ждать удобного случая, а тем временем нести службу и обороняться от все усиливающегося натиска англичан. Гарнизон, командование над которым принял Александр в Шандернагоре, все уменьшался; французы массово эмигрировали в Калькутту. Полковник дю Шатлэ еще раз побывал в Голконде и еще раз увидел главу рохиллов Дели – теперь уже в качестве посла. Эта поездка в Дели позволила ему лучше узнать местность и определиться со своими намерениями.
В мае 1792 года большой отряд полковника дю Шатлэ молниеносно напал на поместье джагирдара Наджиб-уд-доула, где он когда-то был рабом. В самом сердце Бенгалии французы разрушили дворец, сожгли поля; Александр сам отрубил голову джагирдару. Чандри Деви, которая теперь лишилась своего высокого сана и стала просто Чандри, была уведена в такое же рабство, в каком были когда-то братья; именно тогда она сделалась их любовницей, и, разумеется, никакой ревности они друг к другу не испытывали.
Это было последнее дело Александра в Индии. Шандернагор удержать не удалось, и он был оккупирован англичанами; а в начале весны 1793 года братья навсегда покинули Индию – покинули гораздо позже, чем предполагали. Кто мог знать, что их служба растянется на целых тринадцать лет.
Прибыв после восьмимесячного плавания в Англию, братья узнали все – о казни короля и королевы, о провозглашении Республики. Граф д'Артуа принял их к себе на службу. Потом были тайные заговоры в Париже, вандейские войны и постоянные поездки из Англии во Францию и наоборот.
В начале 1795 года Александр впервые после пятнадцатилетнего отсутствия оказался в Белых Липах, застал там своего помешавшегося отца, старуху Анну Элоизу и узнал об обстоятельствах смерти матери.
Ему было тогда тридцать пять лет.
Карета уже давно катила среди мрачных желтых полей, когда Гариб закончил рассказывать. Я ни разу его не прервала. Когда он умолк, я знаком велела ему перебраться на запятки.
То, что я услышала, было невероятно. Плен. Рабство! Боже мой, вероятно, можно понять, почему Александр такой странный. Я вдруг подумала, что в 1786 году, может быть, в тот веер, когда я кокетничала с графом д'Артуа, когда вокруг гремела музыка и в золотом сиянии свечей кружили пары, герцог находился на огромном расстоянии от Франции, сидел в холодном подземелье и знал лишь то, что его ждут новые пытки. Да, знал лишь это. Даже о смерти своей матери он не подозревал.
Я на все теперь могла взглянуть немного иначе. Теперь и характер Александра, и его поступки получали какое-то объяснение и оправдание. Теперь я могла понять, почему он был так раздражен моим вмешательством, тем, что я заступилась за Рутковски. И я поняла, каким страшным было прошлое Александра.