Это был портрет, о котором говорил Гариб. Молодая черноволосая женщина в белом платье и ребенок… настоящий ангел, с которого можно было бы рисовать рождественские открытки. Ребенок был девочкой – маленькой, кудрявой. О красоте матери я предпочитала не задумываться.
– Кто это? – спросила я сухо.
– Кто? Не могу сказать. Это просто портрет, и я не знаю, с кого он сделан.
Я резко повернулась к нему.
– Не знаете! Как вы можете не знать, если даже мне это известно! Это Анабелла де Круазье, ваша любовница, а это ваш ребенок… и вы, женатый человек, выставляете все это прямо на глаза жены!
Едва договорив, я уже сама себе поразилась. С чего бы это меня так прорвало? Почему мой голос звучит так обвиняюще? Разве имею я право что-либо требовать, быть недовольной? Разве не должна я быть тысячу раз благодарна ему за то, что он сделал для меня? Боже, что я о себе вообразила! Какой сварливой и неблагодарной женщиной показала я себя!
Он медленно подошел ко мне, молча взял из моих рук портрет, который, честно говоря, жег мне кожу. Потом сказал:
– Даже если это ревность, сейчас я отнюдь не польщен.
– Ах, извините, – пробормотала я. – Я не имела права. Но мне столько об этом наговорили – и отец Ансельм, и Констанс, и Гариб… Да еще я вспомнила о пистолете.
– Здесь у всех длинные языки, – сухо ответил он. – Не слушайте их.
– Ах, должна признаться, – пробормотала я удрученно, – никто не говорил о ней плохо.
– О ней? Об Анабелле?
– Да. Я понимаю, я вмешалась в то, что меня не каса…
Он сжал зубы.
– Нет, вас теперь касается все, даже мое прошлое. Вы имеете право. Тем более, что у вас нет причин ни для ревности, ни для беспокойства…
– Но вы же дорожите этим портретом и…
– Они давно мертвы.
Я даже отшатнулась – настолько ледяным тоном это было сказано. Я сразу поняла, что этой холодностью он прикрывает свои истинные чувства, всю боль утраты…
– Они обе мертвы, сударыня. И история эта уже вся в прошлом. Хотя, впрочем, и тогда она была настолько краткой, что никому не внушила бы беспокойства.
– Как… и эта девочка? – пробормотала я, уже постигая всю меру своей бестактности.
– Это моя дочь, – отрывисто пояснил он. – Вы правильно догадались. Это Мари Клер. Сейчас ей было бы уже шестнадцать.
– Было бы?
– Ее казнили во время террора. Ее и Анабеллу – обеих. Они жили в Нанте, там свирепствовал Каррье. Я узнал об этом, когда вернулся из Индии.
– Но сколько же ей было лет?
– Около четырнадцати.
Воцарилось молчание. Да, подумала я, она подпадала под закон о подозрительных. Тогда казнили даже детей. Аврора, можно сказать, спаслась почти чудом…