– Она не подходила мне, мадам. Совсем не подходила. Она была много ниже по происхождению. На таких не женятся – по крайней мере, мы, дю Шатлэ.
Подобная бескомпромиссность заставила меня вспомнить об отце. Да, недаром мне казалось, что они в чем-то похожи.
– И вы совершенно ни о чем не жалеете?
– Жалею.
Пристально глядя на меня, он медленно произнес:
– Я жалею о том, что вообще вошел в ее жизнь, – ради забавы, ради озорства. Так неосторожно. Она ведь была достойна всего самого лучшего. Я могу вам признаться, мадам: я был солдатом, я убивал, я дрался на дуэлях и тоже убивал, на моей совести много жизней, но Анабелла – самый большой мой грех. Так мне кажется. Я сломал ее судьбу, и долгое время был проклят за это. Я был жестоко наказан. Я лишь раз видел свою дочь – перед отплытием в Индию. Во время террора они обе были казнены… и, хотя к этому я непричастен, мне все время кажется, что это я виновен во всем.
Я сжала руки. Он говорил правду, это я чувствовала. Ревновать мне не стоило. Надо было только пожалеть его… он ведь тоже был достоин всего самого лучшего!
– Ну, на этом довольно, – резко сказал Александр. – Зря я рассказываю вам сказки на ночь.
– Ради Бога, простите меня, – пробормотала я.
Он, словно не слыша моих слов, направился к двери. Повернувшись вслед за ним, я воскликнула – искренне и горячо:
– Ах, сударь! Как бы мне хотелось сделать вас счастливым! Если бы вы только позволили!
Он остановился. Потом, медленно повернувшись, улыбнулся, но в глазах его я заметила печаль.
– Сейчас время ужина, мадам. Что, если мы проведем его вместе?
– И вы еще спрашиваете!
В тот вечер мне, как никогда, хотелось быть рядом с ним. Даже если между нами будут только разговоры.
В ночь на последний день рождественских святок я почти не спала. Ко мне, как к четырнадцатилетней девчонке, снова пришли мечты, полусны-полугрезы. Когда-то, в монастыре, я часто мучилась такой бессонницей: мечтала о своей будущей жизни, любви, замужестве… Теперь мои ночные видения не были так целомудренны и идилличны: мне снился Александр, в ушах сквозь полудрему звучал его голос, я кожей чувствовала его ласки и прикосновения и отдавалась ему. Это сонное забытье было куда более сладким, чем просто сон. Я заснула только перед рассветом, успев подумать о том, что веду себя как самая что ни на есть глупая женщина.
Проснулась я поздно. Элизабет уже раздвинула зеркальные ставни окон, и свет лился в спальню. Я еще сквозь сон чувствовала запахи, которыми всегда полнилось утро в Белых Липах: соблазнительные ароматы свежих булочек, жареной грудинки и горячего кофе. Как обычно, с фермы доносился монотонный стук маслобоек, сбивающих желтое свежее масло. Я не могла больше лежать в постели; быстро поднявшись и надев домашние туфельки, я выбежала на балкон, и возглас восторга вырвался у меня из груди.