врываюсь в дом и вижу отвратительный пыльный ковер, лежащий на моем бежевом ковровом покрытии. — Почему ты даешь совершенно незнакомой тетке ключи от моего дома, чтобы она могла войти и оставить здесь ковер? Я не нуждаюсь ни в чьей благотворительности!
Он снимает кепку и мнет ее в руках:
— Дорогая, она не чужой человек. Она знает тебя с того дня, когда тебя привезли домой из роддома…
Это не та история, которую стоит сейчас рассказывать, и папа осекается.
— Мне все равно! — шиплю я. — Это мой дом, не твой! Ты не вправе так поступать. Мне противен этот дерьмовый ковер! — Я поднимаю один конец грязной уродины, вытаскиваю ее на улицу и захлопываю дверь. Вне себя от злости я поворачиваюсь к папе, чтобы снова на него накричать. Лицо у него побледнело, плечи вздрагивают, он, не отрываясь, смотрит на пол. Мои глаза следуют за его взглядом.
Выцветшие пятна разнообразных оттенков коричневого разбрызганы по бежевому ковровому покрытию. В некоторых местах они счищены, но приглаженные в другую сторону ворсинки выдают, что на них что-то было. Моя кровь.
Я закрываю лицо руками.
Папа говорит тихим обиженным голосом:
— Я считал, лучше тебе этого не видеть, когда ты вернешься домой.
— Ох, папа!
— Фрэн приходила сюда ненадолго каждый день и пробовала разные чистящие средства. Это я предложил закрыть все ковром, — говорит он еще тише. — Ты не можешь обвинять в этом ее.
Я презираю себя.
— Знаю, ты любишь, чтобы в твоем доме были красивые, подходящие друг к другу вещи. — Он оглядывается вокруг.
— Но ни у Фрэн, ни у меня таких нет.
— Папа, прости меня. Я не знаю, что на меня нашло. Прости, что я накричала на тебя. Ты ведь только и делал, что помогал мне всю эту неделю. Я… я как-нибудь позвоню Фрэн и должным образом поблагодарю ее.
— Хорошо, — кивает он. — Теперь я, пожалуй, пойду. Я отнесу ковер обратно Фрэн, не хочу, чтобы кто-нибудь из соседей увидел его на улице, а потом рассказал ей.
— Нет, я положу его туда, где он лежал. Он слишком тяжел для тебя. Я пока оставлю его тут и скоро ей верну. — Я открываю дверь, поднимаю ковер с дорожки, затаскиваю в дом без прежней ненависти и кладу так, чтобы он закрыл место, где я потеряла своего ребенка.
— Папа, прости меня, пожалуйста.
— Не переживай. — Хромая, он подходит ко мне и похлопывает по плечу. — Я понимаю, у тебя сейчас трудные времена. Если я тебе понадоблюсь, я прямо за углом.
Резкое движение запястьем — кепка снова у него на голове. Я смотрю, как он — влево-вправо, влево-вправо — идет по дороге. Это зрелище привычное и успокаивающее, как морской прилив. Он исчезает за углом, и я закрываю дверь. Одна. В тишине. Только я и дом. Жизнь продолжается, как будто ничего не произошло.