Я решил, что он имеет в виду пули, и услышал щелчок взводимого курка. Возможно, конечно, мне это показалось со страха. Не осознав как следует, как здорово труханул, я уже сорвался с места и пустился наутек. Если бы хватило дыхания, я бы, наверное, до самого утра не остановился.
Теперь уже не узнать, сколько бы я так протянул. Но если бы меня никто не убил, то, думаю, продержался бы до начала холодов. Подобные стычки были редкостью, а в целом все складывалось нормально. Деньги я тратил до тошноты экономно — не больше одного-полутора долларов в день, — и лишь это задерживало на некоторое время час расплаты. Даже когда мои сбережения опасно приближались к нулю, в последнюю минуту всегда что-нибудь подворачивалось: то я находил деньги прямо на дороге, то какие-нибудь люди, являясь орудием провидения, творили чудеса, о которых я уже рассказывал. Не сказать, чтобы я был сыт, но, пожалуй, не было дня, чтобы мне что-нибудь не перепало. Правда, худ я был до крайности и к концу своего приключения весил всего 112 фунтов. Но в основном я отощал в последние дни. А все потому, что подхватил какую-то хворь — не то грипп, не то еще какой вирус, бог его знает что — и с тех пор вообще ничего не ел. Я был слишком слаб, к тому же, стоило мне взять в рот хоть крошку, меня тут же выворачивало. Если бы мои друзья чуть-чуть опоздали, не сомневаюсь, что они нашли бы уже мой труп. Все мои запасы закончились, и не осталось ни денег, ни сил, чтобы продолжать борьбу за выживание.
С самого начала погода настолько благоприятствовала мне, что я и думать забыл о ее капризах. Каждый день был почти неотличим от предыдущего: по-летнему ясное небо, жаркое солнце, пропекавшее землю и воздух, а потом — прохлада звеневших цикадами ночей. В первые две недели дождей почти не было, ну разве что иногда чуть-чуть моросило. Я стал испытывать судьбу и все чаще оставался спать под открытым небом, уже привыкнув к мысли, что погода все время такой и будет.
Но вот однажды ночью, когда я лежал в полудреме на лужайке под открытым небом, меня накрыл-таки настоящий ливень. Молния внезапно расколола небо, и дождь полил как из ведра. Пока я просыпался под неистовые раскаты грома, уже успел промокнуть до нитки: градины лупили по мне, как крупная картечь. Я мчался в темноту как полоумный, ища, где бы спрятаться. За те минуты, что я отыскал какое-то укрытые на каменистом склоне, я вымок так, словно переплыл океан, и стало уже неважно, укрыт я или нет.
Дождь шел до утра, то затихая, то возобновляясь — лило будто не просто из ведра, а из миллиона ведер, будто разверзлись хляби небесные. Нельзя было угадать, когда начнется очередной водяной шквал, и мне не хотелось попадать под ледяные струи. Я вжался в камень и стоял, оцепенев, в насквозь промокших ботинках, облепивших меня джинсах и блестящей мокрой кожаной куртке. Рюкзак тоже промок насквозь, и переодеться мне было не во что. Оставалось только переждать разгул стихии, и я дрожал во тьме как овечий хвост. Первые два часа я крепился, стараясь изо всех сил подавить жалость к себе, но потом сломался и стал безобразно вопить и ругаться, яростно проклиная всех и вся, осыпая злобной бранью весь мир, эту проклятую страну и Бога. Очень скоро я довел себя до истерики, и мои тирады перебивались рыданиями, я икал и подвывал, умудряясь, однако, выдавать такие хитроумные и цветистые ругательства, каким позавидовал бы любой рецидивист. И так, наверное, продолжалось полчаса. Я выложился полностью и тотчас стоя уснул, прижавшись к камню. Вскоре меня разбудил новый залп дождя. Я продолжил бы бесноваться, но сил уже не было, я так вымотался и охрип, что орать было невмоготу. Остаток ночи я простоял в полном оцепенении, жалея себя и мучительно дожидаясь рассвета.