Мэг послушно встала и побрела вслед за ней по коридору. Только бдительная Мария Ильинична не заметила торжествующей улыбки, на секунду мелькнувшей на ее лице.
* * *
«Я твердо знаю, что я не сумасшедшая. Может, у меня и есть какой-нибудь легкий невроз, но не более того. Меня просто пытаются заставить поверить в то, что я ненормальна.
Всей истории с Волковым — с его загадочными появлениями и чтением мыслей — есть какое-то вполне земное и рациональное объяснение. Книга о дьяволе — чушь собачья. Я взрослый человек, и меня нельзя купить на детские сказки. Если у всего этого и есть мистический привкус, так это только потому, что я пока не могу найти объяснения некоторым фактам. Но это объяснение есть. Я знаю.
Я прекрасно понимаю, что оказалась в психушке. Если бы я сама придумывала свои галлюцинации, то уж явно нафантазировала себе что-нибудь получше. Поэтому мое заключение — реальность, и я вполне ее осознаю. Это-то Валентин Валерьевич не отрицает. Значит, я не так уж больна, как ему хочется.
Да даже если предположить, что я совершенно ненормальна, даже если я последняя сумасшедшая, я не останусь в этой больнице. Я хочу жить, а не лечиться. Коли я не могу отличать, что происходило на самом деле, а что нет, я буду жить в выдуманном мире. В таком случае будем считать, что это не я, а все вокруг безумны, и это их проблемы».
* * *
Палата, в которую перевели Мэг, представляла из себя большую прямоугольную комнату с зарешеченными окнами и высокими потолком. Вдоль стен стояла дюжина коек и тумбочек с покосившимися дверцами.
Поначалу Мэг обрадовалась, что ее поселили вместе со всеми — все не эта страшная комната с синими лампами! Но ей хватило буквально нескольких минут, чтобы ее чувства сменились на прямо противоположные. Там, в наблюдательной, она была предоставлена сама себе, а здесь вокруг нее были какие-то люди-тени, люди-монстры, люди-растения.
На койке справа сидела старая лохматая женщина в совершенно неестественной позе — с поднятой рукой и вытянутыми в трубочку губами. Взгляд ее был устремлен в одну точку, и сколь Мэг не приглядывалась, она ни разу не пошевелилась. Соседка слева пускала счастливые слюни и гулила как грудной младенец. Худенькая Матреша страдала комплексом ущербности: ей всегда казалось, что ее хотят обокрасть, и потому каждые пять минут перепрятывала свои нехитрые пожитки. Потом сама же забывала, куда что подевала, и начинала тоненько плакать.
Маниакально-депрессивная Наталья Михайловна тоже постоянно плакала, но у нее приступы тоски чередовались с бурной деятельностью: то ей хотелось перемыть все окна в палате, то организовать больничный оперный театр…