– Лестина… – прошептала Кэтрин, и желание битвы тут же покинуло ее. Она сникла в руках Адриена, позволив тащить себя, куда ему будет угодно.
– Адриен, я надеюсь, что ты не был чересчур резок с нашей милой девочкой? – заворковала Мадлен Ладур, обнимая Кэтрин за талию. – Ведь она просто пока не совсем разобралась в наших обычаях. Ты должен быть терпим.
– Да, maman, – пробурчал Адриен.
– Почему бы вам не поцеловаться и не забыть об этом? – игриво предложила она. – Молодые люди всегда так – то дуются, то целуются. Ах, как я вам завидую! Как это мило – быть влюбленными!
Адриен машинально чмокнул Кэтрин в щечку, а она стояла неподвижно, ни отвечая ему, ни избегая его. Ее больше волновал вопрос, отчего же Лестина не пожелала с нею знаться. Был ли то страх? Или привычка? Или просто неприязнь к белым, пустившая в ней глубокие корни? «Я должна ей написать, – думала она. – Филлис сможет доставить письмо к ней домой. Это еще не конец. Это не может так кончиться. Я не позволю!»
Позднее, когда все дневные хлопоты были уже закончены, Кэтрин поднялась в кабинет в Бовуар-Хаус и подошла к портрету Финна Керригана. Вокруг царила ночная тьма, в которой еще громче раздавались кваканье лягушек и треск цикад. На Кэтрин навалилось чувство одиночества, оторванности от жизни. Ну что, скажите на милость, делает она в этой чужой стране? Внезапно накатившая грусть вызвала слезы у нее на глазах.
– Я теперь совсем не уверена в том, что вы облагодетельствовали меня, оставив мне все свои деньги, – громко обратилась она к полотну, и нарисованные глаза, казалось, отвечали на ее взгляд, словно ее слова были услышаны. – Это какой-то странный мир, и вряд ли я способна его понять, – продолжала она. – Эти их правила, их предрассудки, их постоянные преграды в определенных областях. Это так трудно для меня. И я хочу вернуться домой.
– Что? Покинуть Адриена, своего милого креола? Ты ведь не собираешься на самом деле так поступить, не правда ли?
Было ли это плодом воображения или ирландец и в самом деле заговорил с нею? Кэтрин сосредоточилась, стараясь услышать и понять мысли, которые как бы излучались этим портретом.
– Я люблю его. Я люблю его, – твердила она вслух, словно фразу из катехизиса.
– Ах, какая пылкость! Однако звучит фальшиво.
– Неправда! И я выйду за него замуж через две недели. Теперь этого уже не предотвратить!
– А вот это зависит только от тебя. Не кляни меня потом, если окажешься несчастной.
Голос умолк, и в кабинете наступила оглушительная тишина. Кэтрин без сил рухнула в кресло, которое, судя по его обшарпанному виду, было любимо его прежним хозяином больше других. Она глубоко задумалась, погрузившись в своего рода медитацию. В личности Керригана оставались некоторые грани, покрытые завесой тайны. И почти не осталось его личных вещей, которые так же могли бы многое рассказать о своем хозяине. Ни одного письма или дневника – ни клочка бумаги не оказалось в его столе, чтобы Кэтрин смогла нарисовать себе его истинный портрет. Смутные слухи да мнения самых различных людей – Анри, Даггана, Селесты, обрывки, подброшенные Элизой с Уорреном. Но ведь должен же быть кто-то, кто знал бы его толком.