На перепутье (Волосков) - страница 25

Пришел я в себя на мокрой известняковой глыбе в конце пещеры, а рядом по пояс в воде стоял Евдокимов и держал меня за плечи, чтобы я опять не свалился в поток. Вверху помаргивал фонарик в трясущихся Гошкиных руках.

— Жив, чертенок? — счастливо передохнул Николай Петрович, заглядывая мне в глаза. — Сорвался… Экой кульбит сделал…

— Жив… — тяжело выдавил я, окончательно обретая ясность сознания.

— Ничего не ушиб? — заботливо спросил он.

— Вроде… нет… — пошевелился я и от ощущения холода почувствовал прилив энергии.

— А я думал, захлебнешься, пока капюшон твой с камня срывал! Как капканом захватило… — весело кричал Евдокимов, придерживая меня за локоть, когда мы брели против течения к нашей каменной галерке.

— Думал — конец… — в тон ему, весело и легко признался я.

Через несколько минут, держа над собой счетчик и записи, мы выбрались из пещеры. Гошка тоже не стал раздеваться и вылез вслед за нами со штангой в руках, мокрый по грудь, счастливый и возбужденный.

— Э-эх… голова! — укоризненно встретил его Евдокимов. — Надо было раздеться… Уж мы поневоле…

— Все так все! — бесшабашно хлопнул себя по мокрым бокам Гошка, сияя конопатым лицом, и кинулся обнимать меня. — Цел! С-скотина…

Дождя не было. Серый, ветреный рассвет занимался над отяжелевшими от сырости скалами. Рваные лохмотья облаков быстро проплывали над их почерневшими зубцами. У ног бушевала Каменка, сердитая и пенистая. Порывистый ветер раздувал полы наших мокрых плащей, но, после мозглой сырости пещеры, он казался удивительно теплым и мягким.

— Хорошо… — скупо улыбается Евдокимов, поднимая взгляд к хмурому, неприветливому небу, и мы с Гошкой понимаем его, тоже задираем головы вверх, с наслаждением вдыхая чистый, удивительно запашистый вольный воздух.

Хорошо после добровольного заточения в каменной клетке стоять вот так под открытым небом и любоваться пусть хоть и пасмурным, но бесконечно прекрасным миром. Что из того, что одежда на тебе мокрая и зубы выбивают мелкую надсадную дробь. Мы стоим с Евдокимовым рядом, простоволосые (у обоих фуражки сорвало потоком), очень разные и в то же время одинаково возбужденные.

— Спасибо, Николай Петрович… — догадываюсь, наконец, поблагодарить я.

Он очень внимательно смотрит на меня, потом вдруг улыбается одними своими маленькими глазами, собрав вокруг них сноп веселых морщинок, и говорит, протягивая худенькую ладонь:

— Ладно уж… Давай лапу. Молодец!

Я сжимаю его руку и вдруг осознаю, что это пожатие, — признание настоящей мужской дружбы. Мне совестно за свою прошлую невежливость, отчужденность, но в то же время и радостно.