Притом многое можно поставить ему в вину. Его царствование не способствовало усилению страны, вместо этого оно ознаменовалось возвратом к самой безответственной и опасной внешней политике — захвату земель без учета политических последствий этого шага. Тот факт, что все такого рода попытки Вильгельма закончились провалами и он каждый раз опустошал государственную казну ради предприятий, которые не приносили ему ничего, кроме позора и унижений, едва ли может служить извинением. Нельзя также утверждать, что он просто вернулся к традициям Роберта Гвискара. Роберт был авантюристом, который в общем хаосе сумел добыть себе земли, где он и его потомки могли править. Вильгельм был помазанным владыкой влиятельного и процветающего государства и имел моральные обязательства перед подданными и другими правителями. Возможно, он вызывал бы больше симпатий, если бы, подобно Гвискару, участвовал в этих эскападах, но он никогда не покидал острова. Предоставив другим неблагодарное занятие удовлетворять амбиции властелина, он удалялся в свойгарем или предавался другим удовольствиям в ожидании результатов.[155]
Уже за эти деяния Вильгельма следует осуждать, но ими дело не ограничивается. На нем лежит ответственность за самое разрушительное решение за всю сицилийскую эпопею — согласие на брак Констанции. Он знал, что, если он умрет бездетным, трон наследует она, и был женат к тому времени достаточно долго, чтобы понять, что Иоанна с большой вероятностью не сумеет принести ему сына. Правда, он мог прогнать ее и взять другую жену, но где гарантии, что его новый брак оказался бы успешнее первого? Судьба королевства была связана с Констанцией, и, отдавая ее Генриху Гогенштауфену, Вильгельм подписал смертный приговор нормандской Сицилии.
В отношении монархов даже больше, чем в отношении их подданных, справедлива поговорка: «Красив тот, кто поступает красиво». Молодости, красоты и благочестия недостаточно, чтобы быть хорошим властителем, а перечень деяний последнего законного короля из династии Отвилей не слишком впечатляет. Кроме строительства Монреале — который он воздвиг как памятник самому себе в той же мере, как дар своему Богу, — за ним числится одно реальное достижение: поспешно отправив помощь Леванту в самом начале Третьего крестового похода, он сумел, благодаря талантам Маргарита из Бриндизи, на время сохранить Триполи и Тир для христианского мира. В остальном он вел себя как безответственный, тщеславный стяжатель, лишенный даже зачатков государственного мышления, и, вполне возможно, трус в глубине души. Его прозвище еще более незаслуженно, чем прозвище его отца. Вильгельм Злой был не так зол, Вильгельм Добрый был много, много хуже. А для тех, кто видит связь между безгрешной жизнью и нетленностью тела после смерти, это суждение нашло мрачное подтверждение, когда в 1811 г. два саркофага были открыты. Тело Вильгельма Злого сохранилось практически полностью, от Вильгельма Доброго остались только череп, коллекция костей, покрытая шелковым саваном, и локон рыжеватых волос.