Но когда уверенно и твердо он шагнул к Ханнар, она резко выбросила вперед руку, поднятой ладонью останавливая Эртхиа.
— А? — Эртхиа на миг замер в удивлении и досаде, но уже кинулся к Ханнар, ударившись коленями о твердую землю под кошмой, схватил невесту за локти, рванул к себе.
— Что? Разве ты не моя? — бросил ей в невозмутимое лицо.
«Сейчас, — решила Ханнар, — и он будет моим — или уйдет навсегда. Но все решится сейчас.»
— Твоя, Эртхиа ан-Эртхабадр, — согласно кивнула Ханнар. — И того воина, который взял меня первым. И тех его спутников, с которыми он успел мною поделиться… до того, как я зарезала его — его же мечом.
Ханнар могла бы говорить еще долго, глядя, как мертвенная бледность заливает лицо Эртхиа. А глаза его становились как будто больше — и слепли. Он молчал, молчал, молчал. Пальцы разжались, будто ослабели от внезапной боли, но снова стиснули локти Ханнар и сжимались все сильней.
— Да, — сказала она, мстя ему за все: за те дни и ночи в павшем Аттане, за женитьбу Ханиса и за чуждую, враждебную детям Солнца, но бесспорную красоту его жены-хайардки, за нежеланный этот брак с чужаком, и за то, в чем Ханнар боялась себе признаться, за медовую сладость и стальной блеск в глазах чужака, за его сильные руки и веселый голос, и за саму эту свою боязнь тоже.
— Да, это был хайард, такой же, как ты. И если бы я сама своими руками его не убила, могла бы думать, что это ты и был. Но нет, конечно. Ты ведь царевич, а он был простым воином и пил с простыми воинами. И хвастался перед ними добычей — и вытаскивал меня к ним за волосы, вот так!.. — Ханнар резко высвободилась и, схватившись за косы, сильно дернула вниз. И упала, вдруг по-настоящему зарыдав, лицом в колени Эртхиа. Ей не было дела до того, что скажет этот чужак. Лишь бы ей избавиться от ужаса и стыда, истерзавших ее душу. Она скорчилась, вцепившись в волосы, билась лбом о колени Эртхиа, плакала и громко стонала.
Он поднял ее за плечи и прижал к себе. Ханнар затихла. Еще вздрагивая, прерывисто вздыхая, она прижалась щекой к его плечу.
Эртхиа осторожно опустился на кошму, не выпуская Ханнар. Пальцами, а потом губами, темными, шелковисто-нежными, он вытер слезы с ее лица. Она тоже стала гладить его лицо и удивлялась: как может такая темная кожа быть такой мягкой и гладкой? Запахи пыли, кожи, полыни и конского пота, привычные обоим, сталипо-новому остры, неотделимо-родные и возбуждающие.
Тот алый всадник, утомленный дальней дорогой и жаждой, припал к ней трепетно и жадно, и выпил боль и страх. И удивлялась, удивлялась Ханнар: ее ли радость так светла и безоглядна, так неопаслива и безмятежна…