Атхафанама отвела пальцы от лица, забыв о слезах.
— Что ты сказал?
Дэнеш уже придумал историю, способную оправдать его в глазах царевны и не наносившую урона чести и безопасности его господина.
— Тебя похитили неизвестные. Разве ты не помнишь?
— Да, я помню, — нахмурив брови, осторожно подтвердила царевна. — Я в самом деле не знаю, кто это сделал.
Пока еще ни один из них ни словом не обмолвился о том, где ее похитили. Что ж, это было на руку обоим.
— Я ехал во дворец по приказанию моего господина, царевича Лакхаараа…
— Моего брата, — вставила Атхафанама, кивая головой.
— Да, и на темной улице недалеко от дворца встретил троих верхом. Лица их были скрыты платками, а один из них удерживал на спине своего коня закутанную в покрывало девушку. Она вырывалась и кричала.
— Да? — искренне удивилась Атхафанама. — Я этого не помню.
— Конечно, госпожа, ведь ты была вне себя и очень напугана. Но подумай, если бы ты не кричала и не вырывалась, как бы я догадался прийти к тебе на помощь?
Хорошенько подумав, Атхафанама согласилась и с этим.
— Значит, ты отбил меня у похитителей? Сколько же их пало в этом бою?
— О нет, госпожа, они оказались трусами и позорно удрали, а ты упала на землю и, должно быть, сильно ударилась?
— О да… — признала Атхафанама, потирая бедро.
— Я подобрал тебя и доставил в дом моего господина, не зная, кто ты такая. А теперь я поспешу сообщить ему, как велика милость Судьбы к дому его отца.
— Да, — с облегчением одобрила царевна. — Поспеши, потому что нигде я не чувствую себя так спокойно, как в доме моего отца.
Занавешенные темной тканью окна, слабый огонек масляного светильника в углу, душный запах болезни. Трудное дыхание измученного тела, бессильно утопающего в подушках огромного ложа.
Акамие оставил покрывало у порога. В комнате были только они вдвоем: царь и его наложник, как многие и многие ночи прежде.
Акамие не видел повелителя с тех пор, как во дворце Аттана царь заново преподал забывшемуся рабу науку знать свое место.
Медленно подходя к ложу, Акамие пристально вглядывался в лежащего.
Это не мог быть царь.
Не было ни грозной красоты, ни великой силы в распростертом теле, ни суровости, ни жестокости в застывшем лице. Только мука.
И ожидание.
Просунув пальцы под холодную ладонь, Акамие понял, кого ждал повелитель. Слабые, исхудалые пальцы царя неловко шевельнулись в попытке нежности.
— Это ты, мой мальчик?
Акамие угадал эти слова в судороге, искривившей рот царя. И накрыл его ладонь второй рукой.
— Это я.
— Как жаль, что я не вижу тебя…
Акамие читал слова царя по губам, по неприметной дрожи ресниц, по слабым движениям пальцев. Он один мог так понимать повелителя, потому что дважды был одной плотью с ним.