Александра подошла к окну. Вгляделась в черную ограду, разделявшую два мира: хозяев жизни и остальных… А вот мигрень этого не замечала, проникая сквозь любые заборы… Александра сдавила пальцами виски, на мгновение позабыв о дочери и о том, что она все еще ждет ответа…
– Я знаю, ты хотела бы услышать, что это был твой отец… – Медленно, точно через силу, проговорила она.
– Но это был не он? Почему же вы расстались? Он был беден, а папа – богат?
– Нет. Роман тут совершенно не при чем. И… тебе пора. Ступай.
Из окна Александра смотрела, как невысокая темноволосая девушка мелькнула и затерялась среди чахлых деревьев и редких прохожих элитного московского квартала. Мигрень, эта злобная стерва, все же подкралась, ударила в висок и по глазам, прокатилась по скуле, лягнула в челюсть. Застонав, страдальчески сморщившись, Александра перебралась в спальню, зарываясь в серые шелка.
С шифоньера кокетливо скалилась белокурая красотка.
– Почему, – высвободив из подушки пол-лица, мрачно спросила ее Александра, – почему юность бывает так жестока?
«– Потому, что она – твоя дочь.»
– Неправда. Я не была такой.
«– Ты была еще хуже. Предательница…»
– Замолчи! – прохрипела Александра. – Не смей так со мной разговаривать. Тебя не существует! Тебя давно сожрали черви…
«– Это тебя жрут черви. Потому что я – половина тебя. Так-то, сестренка…»
– Заткнись! Заткнись! Заткнись! – Палец Александры судорожно задрожал на кнопке вызова горничной. Та тотчас примчалась, испуганно спросила:
– Что желаете?
– Саридон, дура! И вызови врача. Эта жара сведет меня с ума…
Марк сидел за пианино. Мысли, вслед за неведомой мелодией, уносились далеко. В страну несбывшихся желаний, обманутых надежд… В пепельно-серый океан дорожной пыли за окном. Странно, но сейчас он не мог вспомнить Марианну. Ту, первую. Сколько лет пытался стереть ее из памяти, но не получалось. А теперь ее лицо превратилось в легкий утренний туман, сквозь который неумолимо проступали иные черты…
«Ты веришь в совпадения? Марк-Марианна… Что, если… я женщина твоей жизни…»
Проклятие. Он не мог понять, что чувствовал к этой девочке. Злость? Презрение? Ненависть? Нет, все не то. Это он чувствовал к себе.
«Поцелуй меня…»
Неужели это все было игрой? И она такая же, как та, первая Марианна?.. К черту! Какая разница! Он знал, что она исчезнет, рано или поздно. Только прежде он хотел вспоминать о ней с грустной нежностью, как о девочке-цветке…
Он не сразу услышал робкий звонок в дверь. А услыхав, не сразу пошел открывать. Он никого не хотел видеть. Но все же открыл и тотчас замер, отшатнувшись, проглатывая обиду пополам с бешеным стуком собственного сердца.