«Луи де Полиньяк», — как заведенный повторял Дронго, и аристократическая фамилия наполнялась другим смыслом, обретая нечто страшное.
Где-то далеко, в глубинах души, еще один человек, другой, более отстраненный и холодный, следил за ним, осуждающе покачивая головой. Этот второй, наклонившись над первым, холодно рассуждал о возможности жертв в такой борьбе, о логичном исходе его командировки, о не менее логичной смерти Маира Касланлы. Но первый, лежавший на полу, упорно отмахивался от рассуждений второго, продолжая плакать с широко раскрытыми глазами, кусая губы в непонятном гневе.
Он еще долго лежал на полу в этой неловкой, страшной позе раненого человека. Затем поднялся и встал под душ. Сильно болело сердце, но он не обращал на него внимания, как не обращают внимания на назойливое насекомое. Но отмахнуться все же не удавалось. Сердце болело все сильнее, и он, закрыв воду, достал полотенце и махровый халат.
— Луи де Полиньяк, — в последний раз громко сказал он, выходя из ванной.
Уже в постели, куда он лег прямо в халате, не раздеваясь, он вспомнил о цветке, подаренном Марианной. Вскочил, рванул дверцу зеркального шкафа и с ужасом увидел пустую полку. Побывавшая здесь горничная уже убрала засохшее растение, видимо, решив, что это очередная причуда забывчивых богатых клиентов Монте-Карло.
Он закрыл дверцу шкафа и снова улегся в кровать, закрыл глаза. Теперь эта женщина будет жить только в его воспоминаниях, которые обладают неприятным свойством — тускнеть со временем, превращаясь из живого образа в полустертые наброски, воспринимаемые уже без прежнего волнения.
«Можно подумать, что ты не знал, чем все это может кончиться», — сказал сухой рационалист, сидевший в Дронго.
«Знал, — согласился еще не умерший романтик, — все прекрасно знал. Но рассчитывал на чудо».
«Тебе казалось, что Мари сумеет понять, правильно оценит твое положение.
Ты надеялся, что они пощадят Маира, безобидного человека, который никому ничего плохого не сделал. Ты знал обо всем с самого начала, — безжалостно давил рационалист, — и не нужно так сентиментальничать. Мы оба с тобой понимали, чем все может кончиться».
Дронго вздохнул. Оба образа, ведущие непрерывный спор, слились в единого человека. Он встал, снял с себя халат. Подошел к двери балкона. В заливе покачивались белоснежные яхты, даже сюда доносились счастливые голоса отдыхающих.
«Рай на земле, — горько подумал Дронго, возвращаясь в комнату, — рай на земле».
У него не осталось больше иллюзий. Партия закончилась. Осталось, нанести главный, решающий удар. И он точно знал, что именно ему нужно делать.