– Что сказать хочу, вои, не приказ, но просьба о помощи… Душа раздирается, как ткань негодная, и выбора сделать не могу, оттого и вече созвать повелел. Привел я вас до Киева, далее же путь наш вот так расходится.
И князь Давыд широко раскинул руки.
– Ведомо вам, что шли мы защитить стольный Киев от набега поганых половцев.
– Ведомо князь, что случилось, говори, не тяни!
– А мне вот ведомо стало, что Кончак с войском стоит под Переяславом, и дальше, к Киеву, идти и не думает. Что делать? Дальше идти, отогнать степняков, чтобы не топтали Землю Русскую?
Дружина согласно загомонила.
– Другая весть до меня дошла, вои мои верные! – Голос князя стал печальнее. – В Новгороде Свеневичи силу большую взяли, посадника не слушают, верных ему людей в Волхов определили, с моста, так что насилу и спасли…
Прислушивался Давыд внимательно – поменялось ли что в шуме? Заметил, что гомон стал не тише, но раздавался иначе. Радости в нем не просто поубавилось, не стало.
– Мучим мукой… Не знаю, как определиться! Брату помогать надо, через броды на Переяслав идти… Значит, новгородцев, героев наших, еще дальше от Родины отвести, а никто ведь не скажет, как по возвращении встретит Господин Великий Новгород – матерью иль мачехой…
Князь помедлил немного, еще вслушался, сказал:
– Решай, вече, раз я не в силах!
День еще не закончился, но боги уже обрубили нить одной судьбы.
Князь Владимир Переяславский, раненый, уязвленный до глубины души не столько сталью, сколько позором, не захотел признать поражение. Завидев сквозь заливший глаза пот разворачивающего коня хана Кончака, князь вскрикнул, выпрямился в седле и, словно дротик-сулицу, метнул в ненавистного победителя тяжелое боевое копье.
Кончак краем глаза углядел опасность. Недрогнувшей рукой он поднял на дыбы иноходца.
Копье, да еще брошенное усталым раненым человеком, не может пролететь далеко и ударить сильно. Если, конечно, его цель не находится на расстоянии шага.
Острие копья ударило в грудь ханского коня. Брызги крови иноходца перьями опахала раскинулись в стороны, коснувшись и вытоптанной травы, и лица Кончака. Конь молча подогнул передние ноги и лег на землю, сильнее насаживаясь на копье.
Кончак успел высвободиться от стремян и соскочить с седла. Свое копье он так и продолжал держать зажатым под мышкой, но недолго.
– Так нельзя, – проговорил хан негромко.
И, еще не закончив говорить, половецкий хан ударил как умел – сильно и точно.
Ударил туда, где княжеская кольчуга показала слабину и разошлась, открыв выбеленную полотняную рубаху, немного выпачканную, но пока целую.