К Сан Санычу Стэцько относился более-менее снисходительно: время изрядно потрудилось над старым врачом — морщины, потемневшая, задубевшая в тропиках кожа, курчавые седые волосы делали его похожим на аборигена. А вот Никиту, на круглом лице которого будто стояла печать чистокровного «русака»: голубые глаза, русые волосы, нос картошкой — Стэцько ненавидел лютой ненавистью. Не помогла и придуманная Никитой на ходу «сказка», что его мать была чистокровной украинкой. Эта «новость» наоборот подлила масла в огонь. «Эч, москали, як наших дивчат паскудять!» — заключил Стэцько и впредь Никиту иначе как «шпыгун» или «пэрэвэртэнь» не называл.
Приходил Стэцько обычно во время тропического дождя, лившего словно по расписанию с двенадцати до двух часов дня, приносил с собой литровую бутылку технического спирта, практически сам ее выпивал, изредка, наверное, для куража, наливая российским медикам, а уходил, как только дождь прекращался. Разговор между тремя славянами получался тягомотный, пустой и тоскливый. Трудно разговаривать с человеком, который видит в тебе прежде всего мишень.
Когда Никита поинтересовался у Сан Саныча, почему Стэцько приходит только в дождь, он услышал любопытную информацию, в которую вначале не поверил. Оказывается, военные действия здесь велись строго по графику: с восьми утра до двенадцати, а затем с двух до пяти вечера. Так сказать, с перерывом «на обед» на время ливня. При этом график соблюдался строго и неукоснительно, будто рабочее время на предприятии. Ни капли не веря этому, Никита изволил пошутить: «А как профсоюз смотрит на штрейкбрехеров?», на что Сан Саныч Малахов лишь пожал плечами. Однако со временем Никита убедился в правдивости слов доктора. Действительно, эхо автоматных очередей раздавалось только в указанные часы. «Та-та-та-та!» — дятлом стучал автомат правительственных войск. «Та-та!» — отвечал ему автомат мятежников. И сразу было понятно у кого патронов больше. Видимо и платили за «работу» строго по часам, потому что Стэцько неукоснительно соблюдал воинскую дисциплину и никогда не позволял себе задерживаться после окончания «обеденного перерыва». Оно и к лучшему — даже двух часов его пребывания в российском отделении Красного Креста хватало, чтобы в бунгало до самого вечера царила тягостная атмосфера.
Никита непроизвольно бросил взгляд на часы и удивился.
— Однако наш «приятель» сегодня не пунктуален, — кисло усмехнулся он. — Без двадцати два. Может, что-то случилось?
Сан Саныч равнодушно пожал плечами. Долгая врачебная практика приучила его относиться ко всем людям как к потенциальным больным. Всех он жалел и привечал. К тому же жизнь в Африке сделала из него многопрофильного специалиста: поневоле приходилось быть и стоматологом, и окулистом, и хирургом, и дерматологом, и акушером… Единственной врачебной профессией, которой он здесь не овладел, была, пожалуй, специальность психотерапевта. А Стэцько Мушенко нуждался именно в таком специалисте, почему и не вызывал у Сан Саныча естественного для врача сострадания. Впрочем, может еще и потому, что случай был запущенный и безнадежный.