– Я пришел поговорить, – сказал Лавровский сквозь зубы, когда все закончилось. – Ты что, не понимаешь, что нам нужно все обсудить?
– Что обсудить, Димочка, миленький мой?
– Не говори мне «миленький»!
– Да? – Она повернулась от трельяжного зеркала и шаловливо кинула в него пуховкой из пудреницы. – А раньше тебе нравилось!
Ему на самом деле нравилось, но сейчас он не мог в это поверить.
– Ира, я хотел тебе сказать, что… что…
Она подошла, присела на край кровати и приложила оттопыренный пальчик с ярко-алым ногтем к его губам.
– Тише, милый! Ничего ужасного ты не хотел мне сказать, ведь правда? Ты хотел признаться, что по-прежнему меня любишь, и у нас все теперь будет прекрасно! Да?
Лавровский схватил ее за руку:
– Нет, черт побери, Ира! Я сегодня утром виделся с Хохловым, когда пришел на работу! И это ужасно, ужасно! Кузя погиб!
– Димочка, сейчас вообще очень страшно жить.
– Замолчи! – крикнул Лавровский. – Замолчи немедленно! Я… я не могу! Я должен все рассказать Хохлову, понимаешь, должен!
Кричала в отчаянии бедная овечка, которую злая волчица заманила в свои тенета, и Лавровский конфузливо наблюдал за собой – то есть за овечкой – со стороны и в какой-то момент натянул на себя одеяло. Очень глупо кричать страшным голосом ужасные вещи, хвататься за голову и при этом сидеть на кровати без штанов!
– Дима, – сказала Ира совершенно спокойно. – Ты не в себе. Ты перенервничал из-за этого, как его… Боба?
– Кузи, черт побери!
– Значит, из-за Кузи. Возьми себя в руки. Хочешь, я налью тебе валерьянки?
– Не нужна мне валерьянка!
Ему и вправду не нужна была никакая валерьянка. Он хотел, чтобы его утешали, и утешили так, чтобы бедная овечка опять поверила в то, что она ни в чем не виновата!
– Дима, что сделано, то сделано, и этого Кузю не вернешь, – продолжала Ира. – Хочешь, побудь у меня, успокойся, полежи, я тебе оставлю ключи.
– Я должен поговорить с Хохловым!
Она улыбнулась и присела на край кровати, рядом с Лавровским.
– О чем? – Она потрепала его по волосам и нежно взяла за ухо. – О том, что плохой мальчик Дима украл у своего лучшего институтского друга мешочек денежек? Ты думаешь, он тебя простит?
Лавровский отшатнулся от нее, словно она сунула ему в лицо змею.
– Ира… – начал он, и губы у него затряслись. – Как ты можешь?..
– Я? – Она пожала плечами, вытянула ногу и снизу вверх подтянула на длинной ноге чулок. – А что такое? Я, милый, теперь все что угодно могу тебе сказать! Мы же с тобой теперь навсегда вместе!
– Я ничего не крал! – крикнул Лавровский, именно он крикнул, а никакая не бедная овечка. – Я ничего не крал! Я не вор!