— Сережа, Ромашка, здорово! — загудел, расплываясь в младенческой улыбке и чувствительно похлопывая клоунов по спинам. — Где пропадаете, балбесы? Я соскучился.
Кодовое название «балбес» применялось им ко всем без исключения лицам мужского пола, но в устах царя Леонида имело множество оттенков — от высшей похвалы до смертного приговора.
Женщины проходили под кодом «пупсик», который варьировался так же, как «балбес» для мужчин.
— Сережа, тебе надо фирменную оправу для очков? Один балбес тут предлагает. Дорого, конечно. Ну и черт с ним. — И к Роману: — Пересядь от окна, простудишься. — И опять к Синицыну: — Ты в завязке? Нет? Что будете пить? — И когда Синицын сделал заказ, царь строго спросил: — Ты пешком или на своей пожарной? А, еще не развалилась. Давай сюда ключи. Утром заберешь.
И подставил Синицыну увесистую ладонь, на которую тот послушно опустил ключи от машины.
— Все путем, — изрек царь Леонид, — сейчас распоряжусь. — И гуднул проплывшему мимо сонному официанту — Обслужи артистов.
Сидеть бы у окна в пустом ресторане с такими вот друзьями и радоваться позднему этому снежному вечеру за высокими стеклами, чистым тарелкам на красной скатерти, маленьким крепким розовым помидорчикам среди московской зимы и ледяной водке, от которой заходятся зубы.
Так нет же!
— Присядешь, царь?
Царь Леонид взглянул на часы.
— Можно. Рабочий день кончен. Отдыхаем. И стул, скрипнув, принял тело царя Леонида.
— Поехали.
Ничего в глотку не лезет.
— Царь, можно от тебя позвонить?
— Иди, открыто.
В крохотном кабинете царя Леонида затиснуты двухэтажный сейф, письменный стол да еще грудой сложены скатанные ковровые дорожки. Телефон на столе.
Почему Лёся не вышла к нему? Не заперли же ее на замок, в самом деле?
Длинные гудки.
— Алло? — это Мальва Николаевна. — Алло! Ничего не слышу! Алло!
Он повесил трубку и вернулся за столик. Царь Леонид и Ромашка о чем-то беседовали, сблизив головы, и взглянули на Синицына, как ему показалось, с испугом.
— Плохо пьете, — прогудел царь Леонид, — а закусываете еще хуже. — И налил всем, ловко подбросив бутылку в ладони. — Ну, Сережа, ты в прошлый раз так мне и не ответил: как это спартанцы могли продержаться всего тремя сотнями против целого войска?
Когда-то один приятель дал Михаилу Николаевичу, тогда просто Мише, сочинения Геродота. И с той поры легендарный спартанский царь Леонид прямо из-под Фермопил перескочил в Мишино восхищенное сердце и со свойственным спартанцу героическим упрямством удерживал эти новые рубежи. Отсюда и Мишино прозвище.
Ромашка начал что-то уморительно бредить на темы древней истории, а царь Леонид его не опровергал. Синицын догадался: это комедия ради него. Ромашка успел протрепаться, пока Синицын ходил звонить. Теперь отвлекают, заботятся о нем, черти драповые.