Синицын резко тормознул. Ромашка стукнулся лбом о стекло.
— Машина пожарная, но пожара пока нигде не видно, господин брандмейстер, — резонно заметил Ромашка. «Что это значит — остаться матерью-одиночкой? Землю надо целовать под ногами таких матерей».
— Послушай, Ромашка, а ведь Мария, матерь божья, если разобраться хорошенько, тоже была мать-одиночка.
— А старый плотник?
— Таким женщинам, как Мария, не обязательно иметь под рукой старого плотника. Им пророка родить обязательно.
— Аминь! — сказал Ромашка.
Они подъехали к детдому.
Молодая воспитательница, увидев Синицына, покраснела и захихикала.
— Вам попало за меня? — спросил Синицын.
— Не очень. — И, видно вспомнив, как все тогда было, ухватилась руками за косынку и, не в силах сдержаться, расхохоталась в голос. — Вы это тогда нарочно?
— Ну, как вам сказать…
Еще раз проверили бумаги. Синицын все заранее заполнил, как полагается.
— Будете брать?
— Будем брать! — сказал Синицын и сделал зверское лицо.
Воспитательница снова рассмеялась. Опять шли по коридору мимо одинаковых дверей.
— Сюда, — показала воспитательница, и Синицын переступил за ней порог большой светлой комнаты, где все стены были размалеваны медведями, зайцами, пятнистыми грибами мухоморами и всякой яркой дребеденью. Едва он вступил в комнату, к нему со всех сторон бросились маленькие человечки, окружили его тесным кольцом, облепили ему ноги. Как показалось Синицыну, совершенно одинаковые лица сияли ему блестящими неморгающими глазами и улыбались похожими щербатыми улыбками.
— Это ты?! Ты опять пришел?! — кричали человечки оглушительно громко.
И тут Синицын увидел, как через эту густо облепившую его толпу одинаковых человечков яростно пробивается белобровый щекастый толстячок, весь багровый от неимоверных усилий, и не может никак пробиться.
— Пустите меня! Это мой, мой папа!
— Ванька! — позвал Синицын, поймав отчаянный взгляд бирюзовых вытаращенных глаз. Сказал и не узнал своего голоса.
Синицын перегнулся через толпу, схватил толстяка за руку, плавно дернул на себя и выпрямился.
Истошный крик внезапно сменился полной тишиной.
Ванька сидел у Синицына на руках. На круглой Ванькиной щеке висела большая, уже ненужная слеза.
— Я тебя знаю, — сказал Ванька Синицыну. — Ты мой папа-клоун.