«Сын у меня, — думал Синицын, — сын Ванька. И я уже не тот Сергей Синицын, каким был раньше. Синицын плюс еще что-то. Только что это такое, я понять не могу. Только это не Ванька, Ванька сам по себе, я сам по себе. А вот то, что мы вместе, и есть это „что-то“. Но что это такое?»
Репетиции гастрольной программы шли в цирке полным ходом. Утром Синицын завозил Ваньку к Алисе, а вечером забирал домой. Алиса старательно репетировала дома, втайне подготавливая свой дебют в новой для нее роли.
Теперь у нее были два пуделя, мраморный дог и маленький японский хин. У Романа в карманах стали обнаруживаться кусочки сахара и бефстроганов в размокших обертках. И вдруг Алиса открыла в малыше дар дрессировщика. Всячески поощряемый Алисой, Ванька стал уже совершенно сознательно помогать ей, и Алиса призналась клоунам, что плохо представляет себе будущий номер без Ванькиного ассистентства.
Ванька сиял от гордости, от него неистребимо попахивало псиной.
Клоуны уставали до полного изнеможения. Они пересмотрели свои старые репризы, усложнили трюки и теперь бесконечно повторяли одно и то же, ища нужный ритм и темп.
Синицын успевал накормить Ваньку ужином, уложить в подаренную Димдимычем кроватку, навредить какую-нибудь диковатую колыбельную историю, без которой Ванька не желал засыпать, и, едва коснувшись ухом подушки, забыться тяжелым сном.
И этот вечер был похож на все предыдущие, только Ванька уснул, так и не дослушав истории, где в финале, по замыслу Синицына, людоед по имени Фома должен был положить свои острые зубы на полку и радостно поступить продавцом в кондитерский магазин.
Синицыну приснилось, что он приехал за Ванькой. Но в квартире, кроме собак, никого нет. Он ходит по комнатам и всюду — под кроватями, за дверьми, в шкафах — ищет Ваньку, а за Синицыным ходит маленький хин и, похрапывая, лает.
«Я ведь прекрасно говорю по-собачьи, — сообразил во сне Синицын. — Сейчас спрошу хина, где Ванька… Как это надо протявкать-то?»