Геральт не захотел сидеть в кокпите, демонстративно ушел на нос. За приятелем увязался Ламберт. Как выяснилось — неспроста.
— Слушай, друже, — сообщил он шепотом, да еще и на ухо. — Я тут подумал…
Геральт держался обеими руками за гнутый носовой релинг; Ламберт стоял у него за правым плечом.
— Я слово твое вспомнил. Ты этой красаве что обещал? Помнишь в подробностях?
Пришлось вспоминать.
— Обещал, что заберу ее с комбината, — ответил Геральт так же тихо, чтобы в кокпите не услышали, и повернул голову: хотелось лучше видеть лицо напарника.
— Это-то понятно, — фыркнул Ламберт. Глаза у него были хитрые-хитрые.
— Ты вспомни точнее! Заберешь — когда?
— Когда с чудовищами будет покон…
Геральт осекся и умолк. Он наконец-то осознал, на что намекает напарник. В самом деле, Геральт дал слово забрать Валентину с комбината после того, как ведьмаки одолеют приходящие из моря диски и гусеничные машины-мародеры. Одолеют! Но дело обернулось иначе: схватки не случится вообще. Более того, ведьмаки будут вынуждены пресекать все мыслимые помехи метаноловому промыслу морских чудовищ — по крайней мере, сегодня и в ближайшие дни. А значит условия, оговоренные в ведьмачьем обещании, исполнены не будут. Ведьмачье слово не терпит множественных толкований, оно конкретно и однозначно, потому и ценится знающими живыми, потому и блюдется каждым ведьмаком, блюдется неукоснительно и точно. Что сказано — то и должно быть исполнено, ни больше ни меньше. И баста.
— Шахнуш тодд, — выругался Геральт. Он никак не мог решить — на руку ему и Арзамасу-16 новые обстоятельства или же нет.
— Фактически, ты свободен от обещания, — подытожил Ламберт. — И заметь, не по своей воле.
— Свободен — это ты, пожалуй, хватил. — Геральт покачал головой и вздохнул. — В лучшем случае — все отложилось на потом, и только.
Вообще-то Геральт с трудом представлял себе, куда пристроит Валентину. Кто ее возьмется обучать? И где? Реакцию любого ведьмака предсказать было нетрудно: мол, ты слово давал, ты и устраивай все, чего наобещал. На Выставку, к Халькдаффу или еще кому-нибудь из тамошних техников тоже не больно подступишься. А больше у Геральта никаких идей не возникло.
Слово — оно коварно, оно всегда так: вырвется, а потом ломай голову, выкручивайся, исполняй обещанное…
Чего бы это ни стоило.
И все-таки Геральт не мог вот так малодушно отступиться от данного слова. Главное-то заключалось не в «после схватки», а в «заберу». А уж до, после или вместо поединка с чудовищами — всего лишь деталь, обрамление. Отказаться, сославшись на формальность, — как-то оно… как минимум не по-мужски. Будет потом изо дня в день глодать чувство вины — неважно, истинной или придуманной. Слово — оно потому и ценно, поскольку неважно кому дается — президенту или вору, Технику Большого Киева или последнему оборванцу с периферийного комбината.