Он отрицательно покачал головой. — Нельзя. Весь мир следит за нами. Отменим выборы, опозоримся на весь мир. Уже поздно об этом говорить, ничего нельзя остановить. — Можно перенести выборы.
— Я тебе говорю нельзя, — стукнул он кулаком по столу, — если бы можно было, давно бы сделали. Без твоей подсказки.
— Думаете, они победят?
— Ты же слышал, что говорят. Все опросы общественного мнения за них. У наших сторонников нет никаких надежд. Они проиграют. И мы с тобой тоже проиграем, генерал. Первым делом придут за тобой. Меня они, может, еще пожалеют, объявят лицом неприкосновенным. А вот тебя нет. Все мои ошибки, все грехи тебе достанутся, и тогда на пощаду не рассчитывай. — Я знаю, — серьезно ответил генерал. — Что думаешь делать? Бежать за границу? — Куда? И потом, если они захотят, меня везде найдут. Да и денег у меня таких нет.
— Ладно, — махнул он рукой, — мне-то хоть не ври. Деньги небось есть, просто признать боишься.
— Не боюсь, — угрюмо ответил генерал, — денег нет. Я работал не ради них. Вы же знаете. Я всегда верил только вам.
— Поэтому тебя первым и поволокут к ответу. — Конечно. Они считают меня самым близким вашим человеком среди всей этой шушеры.
— Ага, — кивнул он, — их лидер все время говорит, что они начнут показательные процессы против моих фаворитов. А у тебя грехов, кажется, много накопилось. Ох как много. И все повесят на тебя. И за меня на тебе отыграются. А потом, может, и до меня доберутся.
— Я не знаю, что делать, — честно признался генерал, — вертится у меня в голове один план. Но не решаюсь вам сказать.
— Говори, сейчас любой план подойдет. Лишь бы продуманный был.
— Может, ввести чрезвычайное положение и тогда законно приостановить выборы?
— Уже поздно. И потом, чем можно объяснить это чрезвычайное положение. — У нас столько беспорядков… — Раньше было еще больше. Это не повод. — А если вдруг погибнет лидер оппозиции или еще кто-нибудь? — спросил генерал.
— Как погибнет? — не понял он, уже чувствуя, что в голове генерала созрел какой-то план.
— Очень просто. Вспомните, как было в начале тридцатых годов. Сталину нужен был только повод. И, когда убили Кирова, кстати, его реального соперника, сразу стали вводиться суды и чрезвычайные тройки, решающие все в несколько дней. Приговор не подлежал обжалованию. Помните, какая волна репрессий началась.
— Ты, если такой умный, лучше выход сегодня придумай, — посоветовал он, — не нужно мне историю рассказывать.
— Историю как раз я плохо знаю, — ответил обиженный генерал, — я свое дело всегда выполнял хорошо. Поэтому и предлагаю такой план.