— Бросай рюкзаки в кабинку. Навьючить всегда успеем, — сказал я, навешивая автоматы на шею, а ружьё на плечо.
Лифт, как мне показалось, натужно загудел и потащил нас на свет божий.
— Что-то рано нынче темнеет видать к дождю, — отметил Косой, поглядывая сквозь купол.
— Это не туча… это … Рой кружит. Стой! К двери не приближайся, а то откроется! — заорал я, прижавшись к стенке тесной кабинки.
— И чего делать будем? — Спросил Федя, равнодушно и с интересом рассматривая насекомых, ползающих по куполу.
— Федя, кто из нас вчера бухал? Ты или я? Ты чего тормозить стал? Сидеть и ждать будем пока они спатки не соберутся.
— Знаешь, — ответил Косой, — я вдруг подумал, а нах всё это? Может плюнуть на Джокера?
На фиг бороться с ним за эти развалины? Бросить эту помойку и уйти в лес. Хаймович сегодня расписывал, сколько там живности, и тихо спокойно. Ни от кого подляны ждать не надо.
— И не говори, а я на днях карту одну смотрел там местечко одно под номером 7844 обозначено, в лесу, кстати, расположено.
— Что за карта? — оживился Федя.
— Да две карты были на вертолёте, на одной город, на другой лес. Я думаю они оттуда прилетели, — кивнул я на махину на шпиле.
— Там, поди, много чего интересного найдётся.
— Наверняка.
И мы замолчали. Думая каждый о своём, девичьем. Косой думал, о куче оружия в лесу, громоздящейся выше деревьев.
Всё-таки у него комплекс какой-то. Жили же до этого с одними ножами и ничего.
Мне хватает и этого. Пистолет правда не плохо, но таскать эту дуру, которая оттягивает шею или бьётся по спине под названием автомат, мне и даром не надо. Тело привыкло к свободе. А я думал о насекомых. Улетать они не спешили и никуда не торопились. Казалось, их стало ещё больше. Вся крыша была ими облюбована. Часть летала над нами, часть ползало по крыше. Темнело, но шум над головой не смолкал. Мы присели на пол.
Косой закимарил. А я сидел, вслушиваясь в гул и общий эмоциональный фон.
На грани сна и яви, я вдруг ощутил их настрой — любопытство. Они видели нас и хотели понять, что мы такое.
«Кто ты? — ощутил я вопрос в своёй голове.
— Человек. А ты?
— Мы жизнь… — был ответ.
Наверное это неверно, слишком многое было вложено в это образ смутных взаимоотношений, работы, рождение новых поколений и гибель старых. Но в человеческом языке не было таких понятий и определений, поэтому я определил его емким понятием — жизнь.
— Отпусти нас? — попросил я.
— Разве тебя кто-то держит?
— Ты. Ты набросишься на нас, если мы выйдем.
— Нет. Моим… (тут опять непонятное определение) просто нужна кладка.
Я внутренне содрогнулся, представляя себя нашпигованным личинками.