– Радикал ты, Сабж, – покачала головой Буги, – да еще и опасный. Революционер-бомбист практически.
– Нет, не революционер. Я не верю в революцию. Не потому, что я не романтик и все такое, а просто очень много революций случилось до моего рождения и при мне. Политические, культурные, нравственные, даже психоделические. И все они в конечном счете обосрались, правда, не всегда это сразу становилось ясно, но все равно – все. Так что ну их на хрен, эти революции.
– А во что ты веришь?
– Это что, интервью? – усмехнулся Сабж. – Или допрос?
– И то и другое, а завтра мы тебя расстреляем. Ладно, Сабж, скажи. В революцию ты не веришь, в Бога, по-моему, тоже, да и в людей...
– Ошибаешься, в людей я верю. Вот в тебя верю, в Буги, еще в десяток человек. Да и вообще в людей. Я только не верю, что они могут что-то изменить. Слабо им. Нам, то есть. А вот если Эпицентр разрастется и всей этой гребаной цивилизации настанет большой феерический финиш, тогда что-то делать придется. Правда, я не уверен, что у людей получится что-нибудь толковое. Скорее всего они просто будут стараться вернуть то, что было. Всегда так: состряпают революцию, порушат все и давай заново то же самое отстраивать, только получается хуже, потому что старые мастера либо померли к тому времени, либо с глазами выколотыми сидят... Ладно, я в люльку. Буги, если мне что-то страшненькое приснится, пустишь меня к себе под одеяло?
– К Максу иди, Сабжик. Пора излечить его от натурализма.
– Тогда уж я лучше один побоюсь, – поморщился Сабж.
– Совершенно с тобой согласен, – кивнул я, укладываясь прямо у покрывшихся черной коркой углей.
Ночью прошел небольшой дождь, и нас это вполне устраивало. Трава и листья дубовника блестели, словно как раз перед восходом солнца их тщательно отполировали и покрыли лаком. Я проснулся в отличном настроении и тут же скрутил себе сигарету. Прохладное утро, курево, общее ощущение легкости в отдохнувшем за ночь организме – то что надо. Рядом сладко потягивалась Буги. На минуту я забыл, что между нами выросла непреодолимая стена, да такая, до которой канувшей в лету берлинской далеко. И мне показалось, что все как прежде, что мы с Буги не чужие люди, а один человек, каким-то капризом природы разделенный на два тела. Но потом она повернулась ко мне левым боком, и я впервые заметил на ее плече уродливую белую кляксу шрама, какие остаются после выведения татуировки.
* * *
Давным-давно, в Амстердаме, на праздновании Нового года, мы с Буги, пьяные и забитые спидами по самую стратосферу, завалились в какой-то местный тату-салон. Какого хрена он работал в новогоднюю ночь – не знаю, но, по всей видимости, его хозяин не прогадал: очередь к мастерам выстроилась солидная. Нас это, впрочем, не напрягало. Мы тут же перезнакомились со всеми, угостились у кого-то травкой, несли какую-то чушь, выслушивали такую же в ответ, и время пролетело незаметно. До полуночи оставалось несколько часов, когда нас с Буги усадили в соседние кресла.