Сопов отвернулся, стал снова глядеть в окно. Но прежней благости на сердце уж не было.
Старуха слезла, зашаркала по горнице. Похоже, что-то искала. Клавдий Симеонович надеялся, что она отправится куда-нибудь вон из избы, но этого не случилось. Напротив: бабка подошла ближе и что-то протянула Сопову.
Клавдий Симеонович глянул: это была книга.
– Накось, касатик, – сказала старуха. – Почитаешь на сон-то грядущий. Очень пользительно. Тебе щас в самый раз будет.
Клавдий Симеонович глянул.
На синем сафьяновом переплете, сальном и донельзя запачканном, виднелась надпись:
«Превышним богом Данилой Филлиповым слово реченное».
Ниже дата: 1752.
Однако! Но позвольте, кто ж такой будет этот самый Данила Филлипов? Что-то несомненно знакомое.
Ответ вертелся где-то поблизости, но в руки никак не давался.
Старуха стояла перед Соповым в своих валенках, поправляя мешавшие волосы, и что-то втолковывала, да только он не слушал.
Филлипов, Филлипов… что это за голубь такой?
Тут послышались шаги, скрипнула дверь.
Вошли двое: давешняя хозяйка и высокий, сутулый мужчина неясного возраста. Одет чисто – в армяке и поддевке, суконные брюки заправлены в сапоги. А вот лицом дурен – взгляд тусклый и неподвижный, а личность вся бледная, истомленная. Волос расчесан тщательно и тоже обильно маслицем смазан.
В общем, внешностью сей мужик был – точь-в-точь старуха с печи. Копия. Только помоложе будет.
«Наверняка сын, – подумал Сопов. – А молодая баба, похоже, старухе невесткой приходится».
– Доброго здоровьица тебе, путничек, – сказал хозяин. – Как добрался? Не лихо ль в дороге пришлось?
– Лихо, – кратко ответил Клавдий Симеонович. Он решил про себя, что, чем меньше станет болтать, тем лучше.
Хозяин скорбно покачал головой:
– Худо, худо. Но оградил все ж Господь, не попустил смерть принять. Так что давай познакомимся, побеседуем. Как наречен-то, по имени-отчеству?
– Клавдием Симеоновичем.
– Ишь, какое имя-то у тебя кругленькое! Так на язычке и катается! – порадовался хозяин. – Стало быть, и ты к нам наподобие колобка прикатился!
Видимо, этот оборот речи по здешним понятиям был уже вольностью – бабка в углу зашикала, заворочалась.
А мужик улыбнулся. Сказал:
– Не серчайте, матушка-богородица, я это так, к слову. От радости. Уж больно мне странничек наш к сердцу пришелся. И то сказать – эдакий путь проделал! Вот, значит, как возжелал духа нашего свята!
«Матушка-богородица?!» – поразился Клавдий Симеонович.
Но дальше пошло еще интересней.
Хозяин повернулся к Сопову:
– Оченно мы за братьев своих духовных радеем. За тех, кто душою и сердцем к нашенской вере стремится. Вот через то к тебе и сошла благодать.