– Хефе обещал его поджарить на паяльной лампе, думаю, что это у него в мозгах отложилось…
– Понял, – сказал Серебряков.
– После того, как ты его расположишь к себе таким образом, – Касильдо сделал паузу, – отправляй его сюда.
– Как?
– Ты мог бы прикинуться тоже полицейским. Но он не поверит…
– Почему?
– У тебя акцент. И вообще ты не похож на маньянца.
– Это верно.
– Знаешь что? Скажи ему, что ты из ЦРУ. И предложи на себя работать. Он всё равно загнан в угол. Ему деваться некуда. Он там сидит, трясясь от страха, что Ольварра его найдет. А ЦРУ для Ольварры – организация уважаемая. И он это знает. Он тебе поверит. Ему даже будет в кайф приехать к Ольварре посланцем от могущественного ведомства… А уж как приедет – я тут ему подыграю.
– И по такой умной голове, – сказал майор Серебряков голосом, полным раскаяния, – я лупил своими дурацкими кулаками… Прости меня брат, если сможешь. Или дай мне по роже пару раз, если хочешь…
– Ладно, сочтемся. Давай-ка перейдём теперь к низменным материям…
Когда Серебряков, наконец, уехал, Ремедиус чуть было не спросил у своего бригадира, уж не картина ли Хосе Марии Веласко лежала у того в багажнике – так долго два охламона топтались у заднего бампера, пяля глаза в развёрстую задницу железного коня. Он и спросил бы, кабы не печальный инцидент с Хосермо, тем самым, которому озверевший Касильдо изрядно попортил симметрию лица за вполне невинную шутку. Ну его. Если бог хочет наказать человека – он изымает чувство юмора у его руководства.
Глава 31. Сублимация во всех проявлениях
Из джунглей, сплошным ковром покрывающих западный склон горы Киуатепетль, вылезла Магдалина и направилась через поляну к посту, замаскированному в низкорослом кустарнике на опушке. Побрезио сглотнул слюну: куда ни кинь, а грязно-маскировочный комбинезон шёл толстухе. Да и какой бы женщине он не шёл?.. Стиль сафари – вещь беспроигрышная во все времена.
А может, и не шёл, а просто бывший временный командир бывшей Съелы Негры в полном одиночестве торчал на этой точке вот уже пятые сутки. Он бы сейчас на кого угодно запал, даже на эту швейцарку, даром что она такая лесбиянка, что на ней клейма ставить некуда. Он бы нашёл куда. Поискал и нашёл бы.
– Hola! – сказал он, выходя из кустов. – Как дела?
– Ты меня напугал, Побрезио, – сказала толстуха с неприязнью. – Выскакиваешь как чёртик из коробки…
Она врала. Ни грамма она не напугалась. Но Побрезио не стал ей говорить о том, что это ему известно. Он был парень неглупый, он понимал, что женщина посреди сугубо мужского коллектива всё равно начинает чувствовать себя женщиной, будь она хоть шестьдесят девять раз лесбиянка, а отсюда и кокетство, и колючки из неё растут не потому, что она какой-нибудь дикобраз, а в качестве трогательной женской самозащиты. Ну и пусть.