— Они поругались, — осторожно сказала женщина. — Ой, мне страшно об этом вспоминать!
— Кто поругался?
— Парвиз. Я видела, как он ругался со своей женой. Когда я только пришла к ним на дачу, то сразу услышала их громкие крики. Потом мать пыталась их успокоить, но Парвиз разозлился еще больше и вышел из дома, хлопнув дверью так сильно, что посыпалась штукатурка.
— Вы слышали, как он ругался со своей супругой?
— Да, слышала. Но мы все ее жалели, знали, какой он легкомысленный муж.
— Что было потом?
— Не знаю. Я вошла в дом и увидела, как его жена плачет. А Парвиз ушел. Мы сидели целый час с его мамой, готовили долму. Она очень ругала Парвиза, говорила, что он мучает бедную Нармину. Потом я ушла, прошла через вторую дачу, как раз мимо бассейна.
— И больше никого не видели?
— Никого, — выдохнула она, прижимая руки к сердцу. Но было ясно, что она говорит неправду.
— А где была в этот момент Нармина? Она вам помогала готовить долму?
— Нет, ее с нами не было. Она тоже вышла из дома.
Дронго поднялся и зашагал по кухне. Она испуганно следила за ним.
— Вы не хотите меня понять, — сказал он, почти теряя терпение. — Мне нужно знать, что вы видели. И я в любом случае не пойду давать показания против семьи Самедовых. Неужели вы этого не понимаете?
— Понимаю, — она еще раз тяжело вздохнула, — но не могу больше ничего рассказывать. Они мне все равно как родные.
— Чтобы защитить ваших родных, я должен…
— Не нужно меня уговаривать, — перебила она его, — я сама бы вам рассказала. Но вы должны меня понять…
— Я все понимаю, но мне нужна ваша помощь! Скажите наконец, что вы видели!
— Парвиза, — тяжело выдавила кухарка. — Я видела, как он стоял у бассейна и кого-то ждал.
— Вы с ним поздоровались, когда проходили?
— Нет, я сделала круг, чтобы он меня не заметил.
— Кто-нибудь был рядом с ним?
— Нет, никого. Он стоял и ждал.
— Кого ждал? Кого он ждал? Вы видели, кого он ждал?
— Да, — произнесла кухарка, побледнев. — Он ждал нашу хозяйку. Я видела, как из калитки, разделявшей две дачи, вышла… вышла… вышла наша хозяйка… Больше я ничего не видела, смотреть не стала. — Кухарка вдруг расплакалась и сообщила: — Гюзель еще такая маленькая, совсем девочка. А мужчины пользуются ее слабостями, ее добротой…
— Это была она? — рявкнул Дронго, уже не сдерживаясь.
— Да, — опустила голову его собеседница.
Дронго устал. Теперь все вставало на свои места.
— А вы не слышали, о чем они говорили? — спросил Дронго.
— Нет, не хотела слышать. Это их личное дело, с кем встречаться и когда. Я ничего не видела в этом преступного или позорного.