«Как упоительны в России вечера…»
Я останавливаюсь как вкопанный. На меня налетают редкие в это время прохожие и, тихо ругаясь, обходят, торопясь дальше, по своим неотложным делам или к семейному уюту родных стен…
А музыкант продолжает играть. Скрипку он прижимает подбородком к левому плечу, а смычок держит в зубах, потому что его правая рука заканчивается на локте обрубленной культей, и пегий рукав, как тряпка, болтается на сквозняке. Закрыв глаза, музыкант водит головой в такт рваной мелодии отчаяния и боли. Его курчавые волосы черной проволокой застилают половину щетинистого лица, в котором я с внутренней дрожью угадываю знакомые черты…
– Макс…
Мелодия обрывается на пронзительно высокой ноте. Смычок падает к моим ногам. Я быстро нагибаюсь, поднимаю его, и мы сталкиваемся лбами. Несмотря на раннее утро, от Макса разит спиртным, смешанным с запахом непростиран-ной одежды. Я держу смычок в руках, чувствуя, что он жжет мои пальцы. Десять на двух руках… Кончиком каждого из них я ощущаю потухший взгляд фронтового товарища. И мне делается неловко за то, что я вернулся абсолютно целым. Словно тот проклятый снаряд предназначался мне и должен был вырвать мою правую руку… Я кладу смычок в футляр.
– Привет, Костыль. – Макс криво улыбается. – Значит, вернулся?
Я молча киваю. На его красивом, но уже слегка одутловатом лице не отражается особых эмоций. То ли они запрятаны слишком глубоко, то ли все постепенно перегорело в сорокаградусном жидком огне…
– Все путем? Дом, работа, девочки? У меня тоже нормально. Видишь, тружусь помаленьку… – Он бубнит это на одном дыхании, возможно, хочет предотвратить мое неуместное, унижающее сочувствие. – Встал на очередь на бесплатный протез… А может, и на импортный заработаю. Есть такие, немецкие, от настоящих не отличишь…
Макс умолкает. Повисает тишина. Я прячу руки в карманы. Нащупываю заработанные за ночь две сотенные бумажки. Достаю одну и вкладываю в его ладонь. Он вскидывает на меня туманные, с мутным проблеском глаза. В какой-то миг мне кажется, что он ударит меня… Но он так же, на одной ноте, бормочет слова благодарности и, вытащив из сиротливо прислоненной к стене холщовой сумки початую бутылку, делает глоток, а после жестом предлагает мне. Я отказываюсь. Он вяло пожимает плечами и говорит, что ему нужно дальше работать. Мне хочется стиснуть его за плечи, согнать с его лица это безжизненное отупение, сквозь которое уже проглядывает дно… Но я знаю, что предотвратить это не в моей власти. Как не в моей власти было изменить направление того снаряда.