Но я молчу. Боюсь разрушить то, что сложилось и что еще слишком хрупко, но уже стало для меня самым дорогим в этой жизни. И в минуты абсолютного слияния и блаженного изнеможения на мой немой вопрос: «Ты любишь меня?» – я слышу безмолвный ответ… «Да…» – шепчут, раскачиваясь, стены. «Да», – капает из крана вода. Полустон-полувскрик, срывающийся с ее воспаленных губ: «Да…»
Я ухожу. Каждый раз надеясь услышать за спиной робкое: «Останься…» Но меня провожает лишь сдавленный вздох под аккомпанемент звенящей тишины…
– Мама, скатись со мной, ну пожалуйста! – Мишка просительно дергает Веру за рукав.
– Миш, ну ты что? Я же не маленькая.
– Поехали, – говорю я, решительно устраивая задницу на синем кусочке пластмассы.
– Готов? – счастливо кричит Мишка.
– Всегда готов!
– Вперед!
О черт! Что может нравиться детишкам в этой варварской пытке?! Я просчитал копчиком все ледяные кочки и неровности этой чертовой горки. А когда попытался увернуться от какой-то ямы, то, перевернувшись, смачно врубился затылком в довольно крепкое дерево, издавшее от этого соприкосновения жалобный вздох. Я падаю в мягкую перину сугроба, разбросав руки. Пытаюсь объять раскинувшееся надо мной удивительно звездное вечернее небо… И зависший прямо над головой кривой ковш Большой Медведицы.
– Что с тобой? Ты ушибся?
Я закрываю глаза, задерживаю дыхание, с трудом утаивая улыбку.
– Слава! – Надо мной звенят два встревоженных голоса – детский и женский.
– Слава, господи… Вставай, поднимайся… – Я ощущаю цветочную нежность ее прерывистого дыхания на своем лице, губах… И легкость, невозможную, невыносимую легкость россыпи созвездий… – Что с тобой?! – Ее голос срывается на крик.
Я открываю глаза, рывком заключаю их в объятия:
– Небо! Посмотрите, какое небо! Вон Большая Медведица!
– Как тебе не стыдно! – вспыхнув, высвобождается Вера и сердито восклицает: – Дурак!..
– А ты испугалась за меня?
– Отстань.
Она, сгорбившись, отворачивается, все еще продолжая сидеть возле меня на снегу.
– Где? Где Медведица? – теребит меня Мишка.
– Вер… – Я легонько встряхиваю ее за плечо. – Ты что, обиделась?
Она поднимает на меня глаза, потемневшие, необычайно строгие. Мне становится неловко за дурацкую выходку.
– Никогда больше не шути так, – поднимаясь, произносит она очень серьезно, – пожалуйста, никогда…
Дома – ставшая привычной игра в молчанку, изредка нарушаемая выплеском «последних новостей» типа:
– Дядя Коля приглашает на день рождения.
– Я не могу.
Нет никакого желания сидеть за столом с людьми, называемыми родственниками, от родства с которыми остался лишь десяток пожелтевших фотографий общих прабабушек-прадедушек да несвязные обрывки воспоминаний далекого детства. Закусывать традиционным «оливье» и принимать участие во взрослой игре с основным правилом: казаться лучше сидящего рядом. Хоть в чем. Работать круче и денежнее, отдыхать дальше и южнее, трахаться чаще и дольше, пить больше и крепче. В перерывах выслушивая сочувственные расспросы на тему моих жизней