– Но, Миша, мы же обещали. Вечером слепим снеговика. У нас вся зима впереди.
– Снова придет эта дура, соседка тетя Катя…
– Что еще за слова такие? – повышает голос мать. – Нельзя так никого называть, особенно взрослых.
– А почему ей можно болтать бабушке про тебя разные гадости?
– Какие такие гадости?
– Она все свою дочку расхваливает, какая та умница-красавица, и в фирме работает, и тыщу долларов получает, в Таиланд с мужем едет на Новый год… А про тебя говорит, что ты – никчемная. Ничего не умеешь – ни денег заработать, ни мужика приличного найти. А бабушка ей только: «Да, да»… Я в туалет ходил и слышал, как они на кухне разговаривали…
– Дура эта тетя Катя! – Голос Веры, взмыв было снова ввысь, опадает, осекшись бисерной дрожью. – Ты никого не слушай, сынок.
– А папа скоро вернется?
– Понимаешь, не все зависит наших желаний…
– У него строгий начальник?
– Да, да… Одевайся скорей.
– Но когда папа заработает деньги, то приедет и привезет мне «Лего»?
– Конечно.
– Радиоуправляемую космическую станцию?
– Да.
– А почему он нам не пишет?
– Наверное, сильно занят. Или письма не доходят.
– Он что, на войне?
– Не выдумывай. Нет сейчас никакой войны.
– Есть. Мне Слава сказал. Он там был. Его могли убить, представляешь? С тех пор он не играет в войну. Значит, мы не пойдем сейчас в парк?
– Нет. Мы поедем к бабушке. Иначе получится нехорошо. Мы ей обещали, и она будет нас ждать. Нужно всегда держать слово. Одевайся…
Вера выходит мне навстречу поникшая, ссутулившаяся, губы мелко вздрагивают. Она кажется мне очень одинокой и беззащитной. Как вчера, перед собачьим хамом. И мне вдруг становится стыдно за свою недавнюю мелочную озлобленность. Если бы мог, нашел ее мужика, взял за шиворот, тряхнул хорошенько и пинками пригнал сюда взглянуть в глаза сыну…
– Извините, – зачем-то говорю я, сам толком не понимая, за что прошу прошения: за нехорошие мысли или за весь наш род мужской…
Она вскидывает на меня глаза, полные влажной печали и усталого бессилия:
– Вы меня извините…
– Вот. – Я машу пассатижами на водруженную на законное место вешалку.
– Спасибо. Хотите кофе?
– Вы же торопитесь.
– Ничего… Миша говорит, вы были…
– В Чечне. – Я с непонятным напряжением стараюсь уловить малейшие изменения ее лица. Испуг? Интерес? Жалость? – Боитесь, что у меня с головой не в порядке?
– Да что вы… – Она смотрит так, словно я обвиняю ее в преступлении. В бахроме темных ресниц прячется укор. – Как вы могли подумать…
– Я оделся, – мрачно объявляет Мишка, выходя из комнаты в свитере и толстых болоньевых штанах. Хоть сейчас на Северный полюс.