В центре – черный кожаный диван и журнальный столик, а справа, у лестницы – антикварное кресло, обитое красным плюшем. Рядом, на тумбочке оборудован рабочий уголок ночного портье: телефон, лампа под зеленым абажуром, подставка для газет, толстая стопка листочков для заметок, несколько остро отточенных карандашей, пустой графин и дружок его стеклянный стакан, чистый, но потускневший от долгого употребления. На стене – небольшое зеркало в позолоченной раме, из-под которой выглядывают выцветшие открытки с изображениями озера, холмов и полей для гольфа. Рядом прикреплено расписание пригородных электричек. Станция, обозначенная в качестве главного пункта отправления и прибытия поездов, называется Шёнефинг. Это слово, как я понимаю, надо бы запомнить, вызубрить наизусть. А еще лучше – записать. Не то чтобы я совсем не полагаюсь на собственную память (а ведь и правда не полагаюсь), но более всего меня сейчас интересует возможность провести эксперимент. Что станется с запиской, написанной во сне? Обнаружу ли я ее в изголовье, или в одном из карманов, или же текст вспыхнет огненными буквами в сизых сумерках пробуждающегося сознания, или вовсе ничего не случится до тех пор, пока я снова не замру на пороге этого сна… Пока не попробуешь, не узнаешь. Всегда так.
Беру карандаш, листок бумаги. С изумлением убеждаюсь, что грифель не оставляет на бледно-желтой линованной поверхности никаких следов. Пробую остальные карандаши, один за другим – вотще. Серебристые грифельные иглы крошатся от нажима, но бумага девственно чиста. Что ж, значит, наипростейший из известных мне способов сохранения информации тут не работает. И надо срочно изобрести какую-то иную методу, чтобы не кусать потом локти. Все бы ничего, но привкус собственного локтя во рту отбивает аппетит и ухудшает настроение…
Провожу карандашом по собственной ладони. Не прилагаю почти никаких усилий, но грифель пронзает кожу, оставляет кровавые царапины. Не ощущаю боли, лишь недоумение. Но понимаю, что это – шанс. Поспешно вывожу буквы немецкого алфавита: «Schцnefing». В финале расставляю точки над «о», потом, как водится, – над «i». Последний укол грифеля кажется мне болезненным, я вздрагиваю, но не просыпаюсь. Скорее уж еще глубже погружаюсь в реальность сновидения. Начинаю замечать подробности, которые прежде ускользали от моего внимания. В частности, замечаю наконец стеклянную дверь слева от входа. Дверь ведет на веранду, откуда, как я вдруг понимаю, все это время доносились негромкие, веселые голоса. Знакомые, к слову сказать, голоса. Особенно один из них.