И помолился еще, на всякий случай.
И землю перекрестил – для закрепления эффекта.
– На третий год деревце пересадишь, – учила Ильинична, – на пятый начнет плодоносить.
– Выходит, целых пять лет ждать? – возмущался Захар.
– Эка, скорый какой! – Ильинична сложила на коленках морщинистые руки. – Только на седьмой год яблоки родятся те самые – молодильные! Вот тогда и начнется новая твоя жизнь…
Захар сходил к колодцу, принес воды в ковше, полил не скупясь.
Шел домой светлый весь, радостный. Думал о том, что надо бы плетень завтра починить, а на будущей неделе ставни подкрасить.
А в голове уж картинка проявлялась, как цветет его яблонька, как обещает Захару новую, молодую жизнь, праведную да благую.
Пришел Захар домой, выпил чаю, лег в постель да и помер.
* * *
Свен Ланге жил отшельником на той окраине хутора, которая под самым лесом.
Его первая жена утонула в пруду спустя две недели после венчания.
А вторая жена бежала с молодым цыганом, оставив Свену малолетнюю дочь Зою, больного пса Хорве, неспокойную совесть и одинокую старость.
Свен Ланге изготовлял огородные пугала. И не было второго такого мастера на всю округу.
Зою забрали на воспитание дальние родственники.
Пес Хорве издох от тоски и старости.
Свен Ланге набивал головы пугал сеном, рисовал им лица и одевал в платья своих жен.
Его считали помешанным, но пугала исправно покупали и увозили в соседние селения.
Пугала Свена Ланге приносили счастье и удачу. Где во дворе стояло такое пугало, там урожай был богаче, дети здоровее, мужчины сильнее, а женщины радостней.
И только самому Свену от них не было никакого проку.
Свен Ланге отдал богу душу зимой, в самые лютые февральские холода.
В тот год выпало столько снега, что Зоя не смогла приехать проститься с отцом.
Но в каждом дворе стояло по одной скорбящей женщине. Их платья были присыпаны снегом, лица обращены к небу, а из глаз текли слезы. Текли и тут же замерзали. Поэтому никто этих слез не видел.
Да и не поверил бы.
* * *
Дьякон Пантелеймон был хромой с тех самых пор, как упал с лестницы.
Тогда он еще дьяконом не был. И звали его Йолаф.
А дело было так.
Нравилась Йолафу соседская дочка Кристя. И заманил он ее однажды на задний двор. Прижал к сараю и давай целовать да лапать. А Кристя, девка юркая, недолго думая взобралась по лестнице на крышу и знай себе смеется. Йолаф за ней. А перекладина возьми да и обломись.
Там и падать невысоко. Но видать, такое у Йолафа было счастье – напоролся он на железный дрын, и тот вошел ему в правое бедро, а вышел между ребер.
Случилось это в августе, как раз на праздник Пантелеймона-великомученика.