В общественной жизни Мексики в то время царил один закон, быть может, нашедший оправдание в ее истории. Граждане этой страны мало интересовались прошлым своей родины и с удовольствием стерли бы самую память о нем. Они с лихорадочной поспешностью стремились взять все, что могла им дать настоящая минута. Так живут все нации, которые чувствуют свое близкое исчезновение.
Мексиканцем правят два вожделения: любовь к азартному риску и женщинам. Мы именно говорим — вожделения, так как чувства эти нельзя назвать страстью. Страсти толкают человека на необычайные дела, овладевают его волей, ломают душевное равновесие. Ничего подобного не встречается у жителя Мексики.
Вот почему вокруг игорных столов, несмотря на духоту и зной, царило чрезвычайное оживление. Несмотря на это, все совершалось в полном спокойствии и порядке, хотя на улицах не видно было ни одного представителя власти.
Почти на середине Калле-де-ла-Мерсед, одной из наиболее широких улиц Гуаймаса, перед красивым домом стоял стол, покрытый зеленым сукном и отягченный грудами золота. У стола стоял человек лет тридцати, стройный, с хитрым выражением на лице. Он потрескивал в руках колодой карт и с лукавой улыбкой на губах заманчиво приглашал многочисленных зрителей попытать счастья.
— Ну же, благородные кабальерос, — говорил он вкрадчивым голосом, масляными глазами обводя толпу завертывавшихся в лохмотья «кабальерос», надменно и бесстрастно глядевших на него своими черными глазами, — ведь не могу же я выигрывать вечно, счастье непостоянно. О, я слишком хорошо знаю это! — и он с грустью и словно в раздумье покачал головой. — Ну, ставлю сто унций 3, идет? — как бы в приливе решимости воскликнул он наконец. — Кто держит? Была не была!
Он умолк.
Никто не отвечал.
Нисколько не обескураженный этим, банкомет пересыпал с руки на руку пригоршню золотых монет в расчете, что против их горячего блеска не устоит и самая твердая воля.
— Это хорошенькая сумма, сто унций, кабальерос, с ними даже тот, кто не красивее черта, может смирить самую гордую красавицу. Ну-ка, кто держит?
— Ба-а! — сказал только что подошедший леперо, строя презрительную мину. — Великая вещь сто унций! Если бы вы не обыграли меня до последнего гроша, Тио-Лукас, я бы поддержал их, да.
— Я сам был просто в отчаянии, сеньор Кукарес, — отвечал, разводя руками и наклоняя голову, банкомет, — правда, счастье в тот раз совсем не благоприятствовало вам. Но я был бы счастлив, если бы вы не отказались взять у меня одну унцию.
— Вы шутите, — гордо выпрямляясь, отвечал леперо. — Сеньор Тио-Лукас, оставьте у себя свое золото и не заботьтесь обо мне. Когда мне понадобятся деньги, я сумею достать столько, сколько мне нужно. Однако, — добавил он с самой изысканной вежливостью, — я, тем не менее, считаю своим долгом поблагодарить вас за ваше щедрое предложение.