— Ты хочешь мне рассказать, во что она была одета?
— На ней было простенькое черное платьице. Я сделал большой глоток для храбрости, прежде чем подойти к ней. «Привет, — говорю. — Вы чья-то жена?» Она подняла на меня глаза — даже не улыбнулась, то ли от смущения, то ли из желания держать дистанцию — и…
— Говард, это, наконец, глупо, — прервала его Эмили. — Смотри, как ты разошелся. Ты просто неисправимый романтик.
— Ладно, попробую покороче, чтобы не нагонять на тебя тоску.
— Ты не нагоняешь на меня тоску, просто…
— Одним словом, следующую ночь она провела в моей постели и все последующие тоже. Когда мы вернулись в город, она перевезла ко мне свои вещи. Она тогда еще училась в колледже — как и ты, она ходила в Барнард, — и каждый день после занятий она спешила ко мне, чтобы встретить меня дома после работы. Это было так мило, у меня слов нет. Я возвращался, заранее настраиваясь на то, что не увижу ее, сказка закончилась, — и вот пожалуйста. Видит бог, эти полтора года — самое счастливое время в моей жизни.
Встав с дивана со стаканом виски в руке, он закружил по комнате, и было ясно, что сейчас лучше его не перебивать.
— Затем мы поженились, и острота ощущений немного ушла — скорее, для нее, чем для меня. Я был по-прежнему… не хочется постоянно повторять «счастлив», но другого слова не подберу. И еще горд, невообразимо горд. Когда мы приходили в гости, люди поздравляли меня, а я им отвечал: «Знаете, я до сих пор не верю, что она моя жена». Со временем я, конечно, поверил. И стал воспринимать ее как данность, хотя воспринимать так никого нельзя, никого и никогда. В первые годы она нередко повторяла, что ей со мной не бывает скучно, и это был для меня наивысший комплимент, но под конец она перестала это говорить. Вероятно, я наскучил ей хуже горькой редьки… своим тщеславием, своим позерством, уж не знаю, чем еще. Жалостью к себе. Вот тогда-то, я думаю, ею и овладело беспокойство… вместе со скукой. Черт побери, Эмили, я не в состоянии тебе объяснить, до чего ж она была мила. Это нельзя выразить словами. Нежная, любящая и при этом жесткая. Жесткая не в плохом смысле, а в смысле несгибаемая, мужественная. Она смотрела на мир без всяких сантиментов. А ум! Меня порой даже путало, как она чисто интуитивно сразу нащупывает самую сердцевину малопонятной и запутанной истории. А ее чувство юмора!.. Нет, она не бросалась сногсшибательными короткими афоризмами, но у нее был острый глаз на абсурдность всего претенциозного. Она была идеальной спутницей. Почему я все время говорю «была»? Она ведь не умерла. Да, она была идеальной спутницей для меня, а теперь будет идеальной спутницей для другого мужчины… или мужчин. Думаю, она перепробует много вариантов, прежде чем снова бросить якорь.