Ухватившись за стеклянную перегородку, он притормозил и обернулся. Морин была уже в конце прохода; Фрэнк не спускал глаз с ее симпатичных ягодиц, игравших под фланелевой юбкой, пока она не скрылась за линией перегородок, сев за стол регистраторши.
Угомонись, сказал себе Фрэнк, такие вещи с лету не делаются. Пока что надо войти в отсек, поздороваться с Джеком, снять пальто и занять свое место. В кабинке, мгновенно отгородившись от всего за ее стенами, он присел на край стола, носком ботинка привычно выдвинул нижний ящик, чтобы служил опорой для ноги (за эти годы на боковине уже протерлась выемка), и тогда уж отдался плавной волне радости. Почему бы и нет?
Уже давно она всячески ему намекает. Вот этак изгибается в проходе, низко склоняется к его столу, передавая папку, и одаривает особой усмешкой, какую никогда не получают другие. А на той рождественской вечеринке (до сих пор не забылся вкус ее губ) она трепетала в его объятиях и шептала: «Ты милый!»
Так почему бы нет? Разумеется, не в экспедиторской или грузовом лифте, но, может быть, у нее есть квартира, которую она снимает вдвоем с подругой, и та уходит на весь день?
Джек Ордуэй что-то сказал, и Фрэнк, невольно отвлекшись, переспросил:
— Что?
Чье-либо иное вторжение в его раздумья ему бы не помешало — Фрэнк бы кивнул и ответил впопад, целиком оставаясь в мыслях о Морин. Но Джек — другое дело.
— Я говорю, нынче мне понадобится твоя помощь, Фрэнклин. Положение критическое. Я вполне серьезно, старина.
Со стороны казалось, что Джек, воплощенная сосредоточенность, изучает кипу машинописных листов на столе, и только знающий человек сразу бы понял, что его рука, якобы затеняющая глаза, на самом-то деле не дает голове упасть, а глаза его и вовсе закрыты. Худощавый и подтянутый, в сорок с лишним уже чуть поседевший, Джек обладал умным приятным лицом героя-любовника и принадлежал к той категории алкоголиков, чье спасение — в неисчерпаемой способности посмеяться над своим пороком. Он был душой конторы. Джека Ордуэя любили все. Нынче он был в своем английском костюме — том самом, который несколько лет назад, угрохав половину месячного жалованья, заказал у проезжего лондонского портного, том самом, у которого пуговицы на обшлагах действительно застегивались, а брюки с высоким поясом непременно требовали помочей, или «подтяжек», том самом, в котором его никогда не видели без свежего платочка, выглядывающего из нагрудного кармана, — однако его длинные тощие ноги, с детской неуклюжестью разбросанные под столом, имели самый жалкий американский вид. Они были упакованы в дешевые и сильно обшарпанные темно-апельсиновые башмаки, и причиной тремоло в голосе Джека стало лишь то, что он, пребывая в хватке сильнейшего похмелья, не мог завязать шнурки.