Зэки стояли, оцепенев от ужаса, смотрели, как крючковатые когти кромсали обмякшее тело, и не было у них сил ни бежать, ни кричать.
Опомнившись, Сизов сдернул с носилок брезент, парусом вскинул его над головой и заорал так, что Красюк вздрогнул: хилый мужик, а такой голосище!
Медведь бросил Беклемишева, тело которого тут же, странно сложившись, рухнуло на землю, повернул голову и злобно рявкнул. Красюк, а за ним и Сизов, не помня себя, кинулись в кусты. Ветки хлестали по лицам, острые сучья рвали одежду. Они падали, вскакивали, снова бежали, словно чуяли за собой страшный шум погони.
Первым опомнился Сизов. Остановился, прислушался и ничего не услышал, кроме своего частого хриплого дыхания да хруста веток в той стороне, куда убегал Красюк.
— Эй, стой! — крикнул он. — Медведя-то нету!
Слепой страх прошел, и Сизову стало стыдно. "Отвык, отвык от тайги, подумал он. — От раненого медведя разве убежишь? А терять голову распоследнее дело".
Красюк подошел, настороженно оглядываясь.
— А если он… за нами?
— Если бы догонял, то уж догнал бы, будь уверен.
— Он что же, конвоира жрет?
— В эту пору медведи сытые. Да и не слыхал я, чтобы они людей ели. Не бывало такого.
— Чего же накинулся?
— Ранили его. А раненый зверь страшен.
— Чего же этот дурак стрелял?
— С перепугу, наверное. А может, охотничий азарт. Увидел медведя, как не стрельнуть? Забыл, что если уж бить, то наверняка. И оружие надо иметь хорошее. А Беклемишев свой карабин, может, год не чистил. Ну, пошли.
— Куда?
— Посмотрим. Может, живой он.
— А медведь?
— Нету медведя, сколько тебе говорить?
— А если я не пойду?
— Не бойся, я же знаю.
— А если я в другую сторону?
— В бега, что ли, нацелился?
— А что?
— Пропадешь. Надо знать тайгу.
— А ты знаешь?
— Знаю.
— Так давай вместе.
— Куда же ты собрался?
— Есть одно местечко.
Сизов засмеялся.
— Тепленькое?
— Да уж будь уверен. На жизнь хватит. И не на какую-нибудь.
— У тебя где-то клад зарыт?
— Больно ты догадливый, — насторожился Красюк.
— Знакомая песня. Каждый на свою заначку молится. А там всего-то шмотки ворованные полусгнившие.
— Я же говорил: не вор я.
— Хватит шары гнать, пошли быстрей. Может, он кровью истекает.
— Hе пойду.
— Ну, как знаешь. А я человека в беде не могу бросить, даже конвоира.
Он пошел назад с такой решимостью, что Красюк, только что собиравшийся силой удержать Мухомора, поплелся следом.
Беклемишев был жив. Отжимался на руках, пытаясь встать, выгибая окровавленную спину, на которой уже слоем сидели комары, но руки подламывались, и он падал лицом в примятую траву. Увидев своих подопечных, настороженно подходивших к нему, вывернул голову и тихо выдохнул с незнакомой, никогда не слышанной от него просительной интонацией: