— И школы, детские сады, спортплощадки, магазины, автобусы на улицах. И железная дорога сюда придет обязательно… Не вечно же эта грабиловка в стране будет. Насытятся. Или головы им, ненасытным-то, поотрывают. Жизнь всегда берет свое, всегда.
— Лодочная станция на озере, — мечтательно подхватил Красюк. — Эх, на лодочке бы да с хорошей девахой… Любил я это дело. В Киеве-то, на Днепре-то, лодок-то!.. Достанем золото, рвану в Киев, там развернусь.
— Ты по-украински говоришь?
— А зачем?
— Национализм знаешь что такое? Ты для них — москаль.
— Я в Москве никогда и не был.
— Все равно ты для них — кацап. Развернуться не дадут. Пропьешь ты все. Или тебя обворуют.
— Да я!..
— Золото на руках — опаснейшая штука.
Красюк промолчал. И сам временами думал о том же, да не хотел верить. Все казалось, что уж он-то сумеет, не прошляпит.
— Никакого города тут не будет, — зло сказал он, чтобы только досадить Мухомору, разрушающему его мечту. — Сейчас живые-то города загибаются…
— Это сейчас. Придет время, и все встанет на свои места. Воры, как и полагается, сядут в тюрьму…
— Ха! Воры-то на самом верху!
— Чем выше, тем больнее падать. Сядут обязательно, пренепременно.
— Кто их сажать-то будет? Ты, что ли?
— Может быть, и я.
— А сам-то кто? За золотишком нацелился…
— Я свою долю сдам государству.
— Зачем?
— Освободят досрочно.
— За побег добавят.
— Может, учтут и не добавят.
— Ну-у!.. — Красюк развел руками.
Загадкой был для него Мухомор, загадкой и остался. Сидеть мужику оставалось всего ничего, а он — в побег. Ладно бы за золотом, а то ведь для того, чтобы освободиться пораньше. Куда уж пораньше-то?! А риск? А если не учтут? На золотишко у того же Дуба глаза разгорятся. Или у другого какого начальника. Зажмут золото, заявят: врет беглый зэк. Чем докажет?..
Красюк потрогал вдруг разболевшуюся голову. Подумал, что у Мухомора какие-то другие планы. Вдруг на все золото нацелился?..
Он даже отодвинулся от Сизова, так его напугала эта мысль. Чтобы скрыть испуг, деланно засмеялся. Сизов тоже засмеялся, просто так, из солидарности. Он всегда радовался смеху, считая его доктором, лечащим от любой хвори. Они смеялись, и в это время им казалось, что буря не рычит по-звериному, а просто хохочет, не свирепствует, а лишь резвится…
К концу дня ветер стал ослабевать, но дождь хлестал всю ночь, и они не спали, дрожали от пронизывающей холодной сырости.
Дождь прекратился только на рассвете. Когда взошло солнце, они увидели, что натворила буря: все вокруг было завалено кучами бурелома, стволами рухнувших деревьев.
Когда выбрались из пещеры, Сизов сразу с тревогой ощутил то, что принимал за усталость, — ломоту во всем теле, тягучую болезненную истому.