— Как голова? — спросил Красюка.
— А, пройдет.
Он не стал жаловаться на свое недомогание. Знал: среди уголовников слабость обычно вызывает не сочувствие, а озлобление.
Измученные жаждой, они по осклизлым осыпям спустились к озеру. Вода у берега напоминала кисель. И все вокруг — стволы деревьев, плотные завалы бурелома на берегах — было покрыто липкой грязью. Будь хоть какая-нибудь посудина, можно было бы набрать воды и дать ей отстояться. Но посуды не имелось, и пришлось пить эту воду, под которой, когда ее черпали руками, не видно было ладоней.
Сизов понимал, что в его положении лучше бы отлежаться, отогреться у костра. Но он пошел, заспешил, надеясь, что болезненная истома выйдет с потом.
— Сдурел, что ли? — бубнил за спиной Красюк. — Поскакал, как застоявшийся жеребец.
Сизов не отвечал, мутнеющим взором выискивал дорогу среди завалов бурелома и заставлял себя идти и идти, стараясь не думать о болезни.
* * *
Хопер уходил, не оглядываясь. Не было его вины в том, что Паря отравился. Но он знал: мертвые путаются под ногами, если на них оглядываться.
Сам он ни в чьей смерти не был виновен. Разве что косвенно. Например, в смерти Васяни в лагере, где сидел до того, как попал на эту полувольную лесную вахту.
Был Васяня паханом, а Хопер у него считай что козырным фраером. Власти у него было тоже немало — гасил беспределы, собирал гревы. А все казалось, что шестерит. Шестерке стать паханом заказано. Но он спал и видел себя на месте Васяни. При том же почтении к нему не только зэков, но и лагерного начальства, при тех же благах, да и фиксах немалых, перетекающих через руки.
Мечта заблазнила, когда узнал, что Васяня нацелился в бега. Узнал случайно. Но об этом уже не случайно тогда же стало известно лейтенанту Дубову, с которым у Хопра были давние тити-мити.
Васяню не преследовали, чтобы задержать и водворить обратно. Его застрелили.
Но судьба — индейка. Паханом стал новый, откуда-то объявившийся в бараке "ломом подпоясанный" вор в законе, и Хопер при нем скатился с первых ролей чуть ли на последние.
Спасибо Дубу. Переброшенный начальником в эту лесную богадельню, он перетащил сюда и своего осведомителя…
Хопер не оглядывался, а Рыжий весь извертелся. Все ему казалось, что Паря придуривается и сейчас, как только они отойдут, отмочит какой-нибудь номер. Он тоже жалости к Паре не испытывал, скорее радовался: в предстоящем дележе рыжевья одним хапком будет меньше.
Золото — это было единственное, перед чем Рыжий благоговел, чему поклонялся с неистовством язычника. Оно являлось для него не просто мерой ценности, а чем-то самодовлеющим, и если в самом деле был изначальный Божий замысел, то он, по убеждению Рыжего, выразился именно в сотворении золота.