Они занимались любовью так, как это делают одинокие люди, – молча, очень стараясь доставить друг другу удовольствие и оттого действуя немного неловко. Тем не менее на Босха все это подействовало благотворно. Когда они закончили, Сильвия легла рядом и принялась водить пальцем по его татуировке.
– О чем ты думаешь? – спросила она.
– Ни о чем. Так, ерунда.
– Скажи мне.
Прежде чем ответить, он немного помолчал.
– Сегодня я обнаружил, что один человек меня предал. Близкий человек. И я, ну, просто думал о том, что, может быть, я поступил неправильно. Ведь на самом деле он не меня предал – себя. Он предал сам себя. И то, что он будет с этим жить, – уже достаточное наказание. Не думаю, что к этому нужно еще что-то добавлять.
Он подумал о том, что сказал Эдгару в «Красном ветре», и решил, что не нужно отправлять его к Паундсу за переводом.
– И как он тебя предал?
– Ну, можно сказать, что он вступил в связь с врагом.
– С Хани Чандлер?
– Угу.
– И насколько это плохо?
– Думаю, что не очень. Главное, что он это сделал. Думаю, именно это ранит.
– А ты можешь что-нибудь сделать? Нет, не с ним. Я имею в виду – чтобы уменьшить ущерб.
– Нет. Каков бы ни был ущерб, он уже нанесен. Я вычислил, что это он, только сегодня вечером. Случайно, а иначе я бы, вероятно, никогда на него и не подумал. В любом случае, не беспокойся об этом.
Она погладила его по лбу кончиками пальцев.
– Если ты не беспокоишься, я тоже не буду.
Ему нравилось, что она знает границы того, о чем можно спрашивать, и даже не пытается разузнать, о ком он говорит. С ней он чувствовал себя совершенно спокойно. Никакого беспокойства, никаких тревог. С ней он был у себя дома.
Он уже начал засыпать, когда она заговорила снова.
– Гарри!
– Угу.
– А тебя не тревожит суд, не тревожит, как пройдут заключительные выступления?
– Не особенно. Мне не нравится, что меня держат будто в аквариуме – когда я сижу за столом, и все стараются объяснить, почему, по их мнению, я сделал то, что сделал. Но сам результат процесса меня не беспокоит – если ты это имела в виду. Он не имеет никакого значения. Я просто хочу, чтобы процесс кончился, а что они там делают, меня больше не заботит. Никакие присяжные не могут диктовать, что мне делать, а что нет. Никакие присяжные не могут сказать мне, был я прав или не прав. Знаешь, этот суд мог бы длиться целый год, и все равно они не узнали бы всего, что произошло той ночью.
– А как насчет управления? Их-то это заботит?
Он рассказал ей о том, что сегодня сказал ему Ирвинг: о том значении, которое будет иметь исход процесса. О том, что заместитель начальника сказал о его матери, Босх промолчал. Однако рассказ Ирвинга все равно ему вспомнился, и впервые с того момента, как он лег в постель, Босх почувствовал необходимость закурить.