Все замерли, воздев головы и тревожно раздувая ноздри, внезапно сделавшись до смешного похожими друг на друга: и Маришка с Ириной, и мужчины, и баба Ксеня, и даже Змей, который принюхивался лежа.
– Горит… – пролепетала баба Ксеня. – Точно, дымком наносит…
– Подожгли заимку! – ахнул Змей, вскакивая. – А ведь там… там…
Он взвился с травы и перемахнул через забор, забыв про свои боевые раны и не видя распахнутой калитки.
Все бросились за ним – правда, через забор лезть не стали.
– Погодите! – крикнул Петр. – Давайте в машину!
Он метнулся за дом, где на лужайке стоял старенький «Москвич». Первым туда влетел Змей и устроился на переднем сиденье, нетерпеливо ерзая и болезненно поохивая. Сзади, толкаясь, набились Ирина, Сергей и Павел – как был, в одних шортах. Деревянную «тулку», несмотря на спешку, он заботливо прислонил к забору. Сергей уже начал было закрывать дверцу, как из сенника вылетела Маришка, размахивая Иришкиными босоножками. Заскочила на заднее сиденье, и «Москвич» тяжело осел на задние колеса.
– Ну, а тебя куда несет? – безнадежно спросил Петр.
Маришка швырнула свою ношу на колени Ирине:
– Держи обувку. Походи-ка по нашим борам необутая – живо обезножишь.
Ирина с изумлением узнала свои босоножки. Шевельнулось тепло в груди – какая она все-таки добрая, какая заботливая, эта внешне сердитая Маришка! – однако та бросила, словно плюнула:
– Носи тебя потом на руках! Хотя тебе небось только того и надо!
– Ну, вы угомонились там? Все рессоры мне поломаете… – сердито буркнул Петр и рванул с места.
– Забавно, – сказал Сергей. – Я же совсем забыл, что у меня тоже есть автомобиль.
– Да и у меня, если на то пошло, – усмехнулся Павел. – Видимо, судьба нам ездить всем вместе, что на бой, что на пожар. Но ведь так гораздо веселее, правда?
Никто ему не возразил – может быть, потому, что Петр врубил предельную скорость, и «Москвич» поскакал по проселочным ухабам так, что вести светские беседы стало опасно для зубов и языка.
Ирина покосилась на Сергея с Маришкой, которые продолжали, как нанятые, обмениваться улыбками, и обняла Павла за шею. У того блеснули глаза, и, воспользовавшись очередным скачком, он поцеловал Ирину в губы.
* * *
Ему и раньше приходилось убивать, и одно он знал наверняка: никакая душа из человека в это мгновение не вылетает. Крик, кровь, судорога мышечная – вот и все. Глаза останавливаются, но чтоб там можно было разглядеть этакое нечто, уловить миг, когда меркнет жизнь, – это все выдумки для книжек и кино. Просто очень остро ощущаешь: вот был живой человек, потом он трепыхнулся – и сделался неживой. Как чашку разбить. Чашка – падение – осколки.