Его увели, он сгинул бесследно, и дед с тех пор тоже исчез. В подполе был потайной ход на соседний двор – им дед и ушел, конечно.
Уже под утро, когда мать наконец уснула, измученная слезами, я взял стамеску и поднял порожек. Что же увидел я там? Ты это знаешь, ведь ты подсматривала тогда за мной при тусклом свете занимающегося утра. В моих руках был маленький гробик из почерневшего, словно обугленного дерева. На крышке едва можно было разобрать крест. Это был, конечно, ларец, ковчег. Я видел стык крышки, видел металлический засовчик. Но бесполезно было даже и пытаться поднять крышку, отпереть засовчик. Они не поддавались никаким усилиям, а ведь чего я только не делал! Сам не знаю, какая сила удержала меня и я не раздробил ковчег кувалдой. В конце концов я оставил все попытки, решив, что это никакой не ларец, а просто некий знак этих странников, к секте которых принадлежал и мой дед. И только вчера я услышал тайну. Как я был глуп! Ведь секрет замка был все время перед глазами у меня и, уж конечно, в моей памяти!
Странник открыл мне его, умирая, призывая на мою голову божье благословение. Он заклинал прийти на смену деду, рассказал, где его искать, он завещал сменить старика на его священном посту… если я останусь жив, конечно. Если меня пощадит та самая десница, которая не пощадила его.
Не знаю, ничего не знаю! Завтра может прийти ответ на мою просьбу отправить меня на фронт. Вряд ли мне удастся заснуть в эту ночь. Да она уже валит к концу. Здесь, на севере, ночи куда короче, чем в наших краях, а в разгар лета так и вовсе стоит один сплошной белый день.
Прощай до завтра, дорогая Тонечка, моя маленькая сестренка! Бог даст, еще свидимся. Бог даст, я когда-нибудь напишу тебе настоящее письмо, на бумаге, чернилами или хотя бы карандашом, и ты сможешь прочесть его… а не это, написанное только моим усталым воображением, моей тоской и надеждой. Письмо, которое так и останется неотправленным…
Прощай! Твой брат Федор.
* * *
Бежали напрямик через лес, по какой-то едва заметной тропочке, проламываясь сквозь подлесок. Ирина и не подозревала раньше, что сосняк может быть таким сорным! Собственно, здесь, в Аренском районе, сосна росла вперемежку с елкой, елка и давала этот гибкий, пахучий, бьющий ветвями по лицу молодняк, который иногда вставал на пути плотной, колючей, коварной стеной. Тогда приходилось огибать его, потом снова искать тропу… И все время в висках стучало: по следу идет огонь. Надо скорее, скорее!
Петр оказался прав – ветер усиливался, и запах дыма становился с каждой минутой все ощутимее, все плотнее. Уже реяли в низинках над землей серые волокна, напоминавшие обычные осенние туманы, да вот в чем дело: на дворе стояла не сырая, туманная осень, а начало сухого июля, и пах этот «туман» не лесной прелью и грибами, а дымом. Дымом он и был.