Вчера так и стелилась перед ним: сразу увидела, что он пришел в отвратительном настроении, а когда он зол, то молчалив. Мне же его молчание ни к чему, я и так молчу с утра до ночи. Нужно было его разговорить, вот я и старалась. Наконец, после стаканчика-другого ратафьи, которую я делаю не просто на «воде жизни» [15], как все, а с добавлением доброй толики коньяку, он немного отошел, подобрел, и язык у него развязался. Каково же было мое изумление, когда я узнала причину его дурного настроения! Во всем оказалась повинна все та же русская девка! Вчера утром, когда я наблюдала ее любезничающей с двумя дураками, Жоффреем и Атлетом, Багарёр заметил ее на дороге в Нуайер. Она что-то быстро писала на клочке бумаги. Осматривала окрестные поля – и писала!
Очень занятно… Какого черта она могла писать, глядя на поля? Описывала их красоты? А что в них есть такого, чего нет в любых других полях?! Велика невидаль, бургундские поля!
Нет, тут что-то другое кроется. Что-то другое… Вот и Багарёр такого же мнения.
– Неспроста все это, – бурчал он. – Помнишь, ma tante, того человека на велосипеде… ну которого потом мертвым нашли… – Тут Багарёр бросил острый взгляд в мою сторону, и я снова подумала, что он не столь безобиден, каким его принято считать. – Тот велосипедист ведь тоже все время что-то писал. Ну и доездился, дописался. Как бы и эта… не добегалась. Какого черта она пишет? Может быть, она журналистка?
– Она русская, – сказала я насмешливо. – Ты можешь себе представить русскую женщину, которая занимается журналистикой? Там же такими вещами занимаются только мужчины в серых или черных костюмах, члены коммунистической партии. Каждое слово многократно проверяется партийным комитетом. Все должно быть идеологически выдержано. Что я, не знала русских в войну в Rйsistance? Да они слово лишнее о своей стране сказать боялись, им всюду чудились агенты империализма. Они тоже были идейно выдержаны. А какая идейная выдержка в голоногой шлюхе с подпрыгивающими грудями?
Глаза Багарёра на миг замаслились, и я пожалела, что придала его мыслям ненужное направление. Но тут же он снова стал угрюм, повторил упрямо:
– Все это неспроста. Неспроста она так бегает – и пишет. Я должен узнать, что тут кроется. Конечно, просто так к ней не подойдешь и не спросишь. С другой русской, как ее там, Марин, которая снимает дом Брюнов, я тоже незнаком. Я вот что сделаю: спрошу Жоффрея.
– Une bonne idйе! – одобрила я. – Хорошая мысль! Они вроде бы добрые знакомые…
– Тогда я зайду к Жоффрею, – сказал Багарёр, с некоторым усилием вставая и морщась (все же целыми днями сидеть за рулем трактора – силы и крепости ногам не прибавляет). – Ну и постараюсь расспросить его как бы невзначай.