Она не укорачивала жизнь богатым сердечникам на Кипре, не доводила до истерик своим внешним видом престарелых дам в Испании и даже не потрошила кошельки братков в Сочи или на Канарах. Подумать только, она ездила отдыхать в пансионат «Овечкино», что на реке Бужа, в восьми километрах от Лакинска!! Впечатляет, да? Особенно если учесть, что ездила она туда весной, летом, осенью и даже зимой. Комарье там, говорят, размером с майских жуков – болото! Места красивые, ничего не скажешь, но болото!.. Городишко убогий, правда, недалеко есть женский монастырь, церковь ничего себе, но болото!.. И вот я подумал, зачем такой женщине, как ваша тетя Ханна Латова, ездить туда, ну не грехи же замаливать! И еще я подумал, что вы непременно туда сунетесь, Инга Викторовна, непременно.
– И зачем же, по-вашему, я туда сунусь? – Прищурившись, я разглядываю упивающегося собственным умом и сообразительностью Ладушкина.
– Да за деньгами, Инга Викторовна, за деньгами! – дождавшись нужного вопроса, радостно орет Ладушкин, и на него тут же шикают разбуженные воплем пассажиры.
– Ну, раз вы такой хороший розыскник, то уж скажите на милость, сколько? – Я наклоняюсь через стол к Ладушкину и перехожу на шепот.
– Инга Викторовна, даже неловко это наблюдать, как вы из меня идиота делаете, ей-богу, – тоже шепчет Ладушкин. – Миллионов сорок-пятьдесят, я думаю, если, конечно, ваша тетя не разбазарила кое-что из кассы на себя.
– Кассы? – Я ничего не понимаю, поэтому изумление на моем лице совершенно искреннее, хотя инспектор снисходительной улыбкой показывает, что его не обманешь всякими там удивлениями. – Какой еще кассы? – Тут я представила, как Ханна грабит сберегательную кассу (именно такую кассу я сразу и представила), в черном чулке на лице, с водяным пистолетом, в мини-юбке и с убойным вырезом кофточки на пышной груди.
– Общак, ну? Понимаете? У нас это называется общак! – Ладушкин двигает бровями, очевидно, думая, что я начну лучше соображать. Теперь я представляю Ханну, увешанную ножами и кастетами, почему-то с выбитыми передними зубами, исполняющую «Мурку» на столе между пустыми бутылками и головами упившихся насмерть подельников.
– Прекратите нести всякую чушь. – Я расслабляюсь и смотрю в окно. – Вы показывали врачу шишку на лбу? Сказали, чем вас ударили?
– Сказал, – кивает Ладушкин. – Сказал, что женщина ударила меня урной в лоб по ошибке, сказал, что претензий к ней не имею, поскольку она находилась в состоянии аффекта и сильного испуга.
– И вам не написали в больничном «сотрясение мозга»? – участливо интересуюсь я, продолжая смотреть в окно.