– Можно. Садись, – пальцем помреж показал на кресло у окна. Надежда тут же села на пол. – Тебе двадцать один год. Ты три года живешь после детского дома в комнате в коммуналке и работаешь после училища в нашем театре в костюмерном цехе. Я проверял по документам и посылал запрос в архив детского дома. Ты не брошенный ребенок, ты совершенно одинока. Твои родители погибли, а бабушка, которая пыталась тебя растить после их смерти, умерла, когда тебе было пять лет. У тебя, – со значением проговорил помреж, уставившись в Надежду немигающими глазами, – совершенно никого нет.
Надежде стало страшно. Она пыталась вспомнить, на сколько замков закрывалась входная дверь, но не смогла. Испуганно колотилось сердце, ей даже стало себя жалко: для одного дня и труп, и маньяк-убийца одновременно – это чересчур.
– Твое одиночество губительно сказывается и на характере, и на образе жизни. – Помреж встал и теперь ходил туда-сюда по комнате. – Ты боишься окружающего мира, и мир это чувствует. Ты постоянно влипаешь в невероятные истории и вытворяешь разные странности, чтобы доказать самой себе принадлежность к этой жизни. Сколько раз ты задерживалась полицией? Кого в первую очередь приглашают на допрос в туристической гостинице, если у постояльцев что-то пропало? А знаешь, как тебя прозвали в театре?
Надежда ничего не ответила. Она нащупала очки в кармане рубашки и быстро надела их.
– Ты достаточно пластична и хорошо чувствуешь музыку. За твои экспромты со шпагатами, пируэтами и танцами в самых неподходящих местах тебя называют «балериной». Грустная шутка, не так ли? Они же не знают, что с восьми лет ты обучалась в балетной школе и не поступила в балетное училище из-за травмы колена. Но меня огорчает не это прозвище, а другое. За твой определенный вид заработка тебя еще зовут «сосалкой», ты обслуживаешь балерин, когда у них возникает внезапная потребность в сексуальных отношениях, а мужское общество недосягаемо либо в силу боязни забеременеть, либо в силу непреодолимой грубости этого самого общества. Балерины – народ особый, у них фантазии сильней реальности, как, кстати, и у тебя.
Силы покинули Надежду окончательно. Она легла на ковре на спину и почти перестала дышать. Представить, даже приблизительно, что нужно Михал Петровичу, она не могла, а предположить, что он притащил ее к себе домой, заставил вымыть ноги и топтаться на нем, чтобы потом прочесть очередную нотацию насчет ее возмутительного поведения, уже просто не хватало фантазии. Той самой, о которой он сейчас говорит.
– Ты думаешь, что мне от тебя нужно, зачем я все это говорю? Я это говорю потому, что мы с тобой очень похожи, как это ни странно звучит. Мы похожи категорическим одиночеством. Только ты влипаешь во все неприглядные истории, которые случаются в радиусе километра от того места, где ты остановилась, а я неплохо справляюсь с трудностями судьбы и работы.