Иван бессильно метался по сараю. В голове крутились варианты побега, один другого дурнее. Надо было что-то делать. Что-то делать! Но что?!
Он снова и снова обшаривал сарай. Трогал доски. Но шатались они только в одном месте, неподалеку от двери, там, где спал сейчас старикашка-краевед. И там же красноречиво бряцал винтовкой охранник. Лопухин даже, рискуя свернуть шею, взобрался наверх. Попробовал на крепость крышу.
Нет. Прибитые внахлест доски держались крепко, не давая даже зацепиться за краешек. Выбивать такие умаешься, да и грохот будет стоять окрест…
Казалось, что выхода нет, что уже завтра утром мордатый Василь выбьет из-под ног табуретку, а шею захлестнет грубой петлей…
Ночью особенно остро хотелось жить. Совсем не так, как днем, когда можно было спорить со стариком, выслушивать его россказни, говорить о каких-то посторонних вещах, сказках. И ничего не бояться.
Но не ночью.
Иван снова взобрался на потолочные балки. Раскорячился там, стараясь хоть что-нибудь разглядеть в уличной темноте через узенькое окошко. Прислушивался…
«Парховщиков ведь недалеко ушел, недалеко! Может, он?..»
Но под окном только брякал винтовкой часовой. Вздыхал о чем-то бывший голодранец Василь, успевший отожрать морду при советской власти, а теперь прислуживающий власти другой. Прислуживающий с удовольствием и старанием. Потому что эта власть дала ему винтовку и право карать и миловать. Оттого и нравилась она Василю. От всей души нравилась.
Только было отчего-то тоскливо у него на душе.
Непонятная грусть не давала Василю спать. Он жался, вздыхал. О чем? Может, о бабе, хотя было теперь их у него в избытке… А может, извечное иудино проклятье уже давило на плечи, царапало…
Странно, но утром комендант не приехал. Несмотря на уверения краеведа, оккупационное начальство не особенно стремилось разбираться с какими-то пленными. Однако и в расход их пускать явно не собирались, потому что часам к десяти невыспавшийся, а оттого злой Василь приволок две миски гречневой каши и по куску хлеба. Судя по всему, заключенных взял на довольство местный гарнизон – каша была рассыпчатая, с маленькими, но все-таки мясными кусочками.
– А почему две? – поинтересовался краевед.
В дверь просунулся второй КАПО.
– Нечего на тебя, крысу, продукт немецкий тратить! Помалкивай!
– На меня?! – Старик аж захлебнулся от негодования. – Да как вы…
– Когда нас будут допрашивать? – вышел вперед Лопухин. – Долго тут еще мариноваться?
– Не терпится? – оскалился Василь. – Комендант задерживается. – И добавил, как о барине: – Они звонили вчерась.