– Добрый день, – сказал он нам по-английски. – Загораем?
Иконописность покинула его взор, он смотрел на нас молодым взглядом веселого бармена. В правой руке он держал полиэтиленовый пакет с рекламой сигарет «Кент», из пакета торчала лоснящаяся обложка книжки покит-бук, на которой была изображена рука с пистолетом.
– Любите детективы, отец? – я кивнул на полиэтиленовую сумку.
– Обожаю, – ответил он.
– Вот что, обвенчайте-ка нас, святой отец, – я подмигнул священнику, – здесь, в храме природы.
– А какого вероисповедания вы придерживаетесь? – поинтересовался священник.
– Мы – русские, значит, как и вы, греки, православного.
Он переложил полиэтиленовую сумку в левую руку и освободившейся правой перекрестил нас:
– Храни нас бог от необдуманных поступков.
– Лучше отслужите панихиду по Вялкам, – сказала Зюка, она впервые вступила в разговор.
– Sorry? – осведомился поп.
Я уточнил:
– Панихиду по нашей погибшей любви.
Поп лукаво погрозил нам пальцем и этим же пальцем тронул рычажок транзистора, болтавшегося у него на груди поверх тяжелого серебряного креста.
«Зеленая-зеленая трава моего дома», – пропел нам Том Джонс.
Священник удалился, унося в складках сутаны голос Тома Джонса.
– Ну, вот, – я боднул головой Зюкин затылок, – а ты – «старик Хоттабыч». То ли еще будет!
И тут же на площадку выехал старый крестьянин верхом на осле. Старик сидел на осле не по-мужски – верхом, а боком, время от времени ударяя ослиное пузо пятками, обтянутыми деревенскими шерстяными носками, без обуви. Всадник и осел проследовали мимо нас, будто нас и не было тут, проследовали к самому входу в пещеру, где старик спешился и присел на землю. Он замер, уставившись в загроможденное камнями горло пещеры.
– Значит, еще все-таки кое-что могу, – сказал я. Трудно мне было разговаривать с Зюкой, я чувствовал, что все время ищу, чего бы это сказать, как бы пробиться к ней.
– Ты все можешь, – ответила она, – ты же классик.
– Ты хочешь сказать, что Вялки все-таки не могу вернуть?
Она промолчала.
– Зачем же ты поехала со мной сюда? Ты ведь сразу согласилась. Значит, хотела, если согласилась сразу.
– Разве у меня не может быть своего дела? – она поднялась с камня.
– Дело? При чем тут дело?
Она стояла передо мной в своем белом просторном балахоне, его тоненькие бретельки струйками стекали по ее плечам цвета дикого меда и медовые руки текли по белому платью. Какое дело? При чем тут дело? Какая связь между каким-то делом и этими руками цвета дикого меда?
– Какое дело? – повторил я.
– Пойдем поговорим со стариком, – сказала Зюка.
Старик мгновенно стряхнул с себя задумчивость, едва мы приблизились.