— Ты с ней такие разговоры ведешь? — спросил голова подозрительно.
— Что же не вести? Мы с Оксаной всякие разговоры ведем…
— Был бы жених, так отдал бы не глядя, — вдруг вздохнул голова, озираясь. — Да где взять такого, чтоб ей по нраву был? Она ведь привередливая — страсть. Ох, кому-то достанется горя с ней похлебать…
Волков с духом собрался:
— Да я бы не прочь, Тарас Опанасович, хлебнуть.
— Чего хлебнуть? — не понял или схитрил тот.
— Горя с Оксаной.
— Ты?..
— Чем я ей не жених? Постарше буду, так и она не первой свежести дивчина. Сама виновата, давно хотел посвататься, да куда там!
— Шутишь, Мыкола?
— Не шучу, Тарас Опанасович! — Волков почуял момент откровения. — Давай с тобой поговорим, как мужики. Нравится мне Оксана, а потому я готов тебе должность уступить и больше не ходить в конкурентах. А своему электорату объявлю, чтоб за тебя голосовали.
Этого Дременко уж никак не ожидал, и вид у него был такой, словно он в лесу заблудился и теперь лихорадочно вертит головой, дабы сориентироваться. Того и гляди закричит — ау!
Но быстро взял себя в руки и проворчал в сторону:
— Знаю я твой электорат… Контрабандисты…
— Как хочешь назови, а полноправные граждане. И весьма активные, между прочим, порядок знают, так что голос свой отдадут, за кого скажу.
Это голова проглотил, как карась наживку, но вдруг трепыхнулся:
— Ты ведь с Тамарой Кожедуб живешь?
— Одно название — живу, — отпарировал Мыкола. — В разных государствах, не расписаны… Какая она мне жена? Никаких обязательств. Горшок об горшок, и кто дальше…
— Як же ж Сильвестр Маркович?
— Мне с ним детей не крестить!
Дременко губу закусил, бровями глаза прикрыл — соображал, должно быть. Николай же Семенович понял, дожимать надо голову:
— Принимай условия, Тарас Опанасович, пока сам предлагаю. И все останется между нами. А уж с Оксаной мы поладим.
Тарас Опанасович соображал с отчаянием и, конечно, угадывал, что в словах бывшего предрика проглядывает некая комбинация, — не мог тот жить без всяческих изощренных уловок, на которые слыл мастером. Однако выявить их с ходу голова был не способен, ибо совпартшкольное образование обрекало на тугодумность, — так считал Волков.
— А що? Дывлюсь, Мыкола, моя Ксанка и насправди тоби люба — колы тоби и кар'ера не потрибна? — наконец проговорил он, и переход на мову означал, что Дременко хитрит, вздумал еще поторговаться.
— Та як Ксаночку побачу, так хвыля в душе бьет! — признался тот. — На шо мене карьера? Нехай горит ясным пламенем! Мы лучше внуков тоби, тату, рожать станем!
Хмурый Тарас Опанасович впервые усмехнулся, и, как показалось, снисходительно: